Комментарий Кори Доктороу: «Научная фантастика не предугадывает, она оспаривает»

20 июня 2023 года я получу почетную степень доктора права на факультете свободных искусств и прикладных наук Йоркского университета в Торонто, Канада. Текст ниже — речь, которую я произнесу на вручении.

Господи, для меня большая честь находиться здесь сегодня и быть признанным в стенах этого университета. Я глубоко благодарен преподавателям и администрации Йорка, а также моим друзьям и семье, сидящим в аудитории, особенно моим родителям, которые со многим мирились — о чем вы вскоре услышите.

Я хочу рассказать вам забавную историю о Йорке.

В 21 год я посетил этот кампус, чтобы узнать о поступлении на междисциплинарную гуманитарную программу. У меня было причудливое образование, мне потребовалось семь лет, чтобы окончить четырехлетнюю среднюю школу SEED Alternative School, превосходную, оригинальную альтернативную школу в Торонто. Я привык собственноручно разрабатывать персональный учебный план и сам отвечал за свое образование, и одна из причин, по которой я так долго пробыл в SEED, заключалась в том, что меня просто покорил писательский семинар, проводимый под руководством студентов и посещаемый прекрасными писателями и критиками.

Я начал продавать короткие рассказы в 17 лет, поэтому по прибытии в Йорк сказал парню, руководящему гуманитарными науками, что уже продаю небольшие рассказы в жанре научной фантастики и хотел бы развиваться на этом поприще здесь.

Он позвонил руководителю программы по творческому письму и сказал что-то вроде: «Эй, Боб, это Том с гуманитарного. У меня здесь парень, продающий научно-фантастические рассказы, и при поступлении к нам, в Йорк, хотел бы пройти курсы по творческому письму. У тебя есть что-нибудь для него?»

Затем его лицо осунулось. Он положил трубку и сказал: «Он говорит, что они преподают только литературу».

Я все равно поступил, но не посещал никаких курсов по творческому письму. Я продержался всего семестр, не в упрек Йорку будет сказано. В течение последующих трех лет я бросил еще три университета и так и не получил ученую степень. Я просто не был создан для этого.

Вышеописанный инцидент выделяется, но не потому, что он меня оскорбил. Это запоминающееся событие, поскольку это был последний раз, когда кто-то смотрел на меня свысока только потому, что я писал фантастику. Когда я переключился на сферу технологий, меня стали окружать люди, которые думали, что написание научной фантастики — без преувеличения самая крутая вещь в мире.

Думаю, они правы. Спустя пару десятков книг — и после 20 лет работы в области цифровых прав человека в межправительственных организациях, таких как ООН и ЕС, — у меня появился повод задуматься о научной фантастике и ее связи с политикой, литературой и «условиями жизни людей». И условия жизни... не бог весть какие. Мы находимся в поликризисе, разрастающемся круговороте чрезвычайных ситуаций в области климата, неравенства, запущенности инфраструктуры, крепнущего авторитаризма и зоонозных эпидемий.

И это еще не самое плохое. Все ломается. Второй закон термодинамики не подлежит обсуждению. Все разваливается на части. Предположение, что ничего не сломается, не делает вас оптимистами — это делает вас опасными для себя и окружающих. От «ничего не случится» до «не будем устанавливать никаких спасательных шлюпок на «Титанике».

(Позвольте сказать: «к черту пессимизм и оптимизм». Оптимизм и пессимизм — просто фатализм в респектабельных костюмах. Оптимизм — вера в то, что все наладится, что бы мы ни делали. Пессимизм — вера в то, что все будет только хуже, что бы мы ни делали. Оба отрицают свободу воли человека, то, что мы можем вмешаться и изменить ситуацию.)

Вера в то, что ничего не изменится — что ничто не может измениться, — самое мощное разрушительное оружие. В конце концов, если вы убедите людей, что ничего нельзя сделать, они не будут пытаться что-либо делать. Следовательно, изречение Маргарет Тэтчер: «альтернативы нет» — деликатный способ сказать «сопротивление бесполезно» или «оставь надежду всяк сюда входящий».

Это непредотвратимость — вера в то, что ничего нельзя изменить, — противоположность научной фантастике. Как писатель-фантаст, моя работа заключается в том, чтобы представлять альтернативы. «Альтернативы нет» — требование, выдающее себя за наблюдение: «Перестань придумывать альтернативу». В лучшем случае научная фантастика требует, чтобы мы выходили за рамки того, что делает гаджет, и задавались вопросом, для кого он это делает и кому. Это важное упражнение, пожалуй, самое важное.

Это метод, с помощью которого нами используются вычислительные средства для улучшения человечества, а не извечных, хищнических колониальных организмов, называемых «обществами с ограниченной ответственностью», для которых мы представляем обременительную кишечную флору и которые делают непригодной для людей единственную планету во Вселенной, способную поддерживать человеческую жизнь.

Луддиты практиковали фантастику. Возможно, вы слышали, что луддиты были бандитами-технофобами, которые громили паровые станки, поскольку боялись прогресса. Это антиисторическая клевета. Луддиты не были технофобами, они были высококвалифицированными техническими работниками. Текстильные гильдии требовали семилетнего обучения — луддиты обучались эквиваленту степени магистра в Массачусетском технологическом институте.

Луддиты не испытывали ненависти к станкам. Они ломали станки, поскольку их начальники хотели уволить квалифицированных работников, переправлять похищенных сирот времен Наполеоновской войны на север от Лондона и запирать тех на фабриках на десять лет, чтобы морить голодом, избивать, калечить и убивать. Разработка промышленного оборудования, «настолько простого, что им может пользоваться ребенок», не обязательно является прелюдией к детскому рабству, но и не является кодой к нему.

Луддиты злились не на то, что делали машины, — они злились на то, для кого машины это делали и кому. Миллионеры, похищавшие детей во времена промышленной революции, говорили: «альтернативы нет», а луддиты ревели в ответ: «черта с два ее нет!»

Нынешние технологические миллионеры ничем не отличаются. Цукерберг однажды настаивал на том, что невозможно говорить со своими друзьями, не подвергаясь всесторонней слежке, поэтому каждый личный и опорочивающий факт вашей жизни может быть собран, обработан и использован против вас. Он сказал, что это «неизбежно», подобно какому-то бородатому пророку, пошатываясь спускающемуся с горы и несущему две каменные таблички, распевая: «Цук, прекрати размахивать файлами журнала, добывай из них полезную информацию о рынке».

Когда мы потребовали права общаться с друзьями без того, чтобы Цукерберг шпионил за нами, он посмотрел на нас так, словно мы только что попросили воды, которая не была мокрой. Сегодня у Цука есть новый непредотвратимый нарратив, согласно которому мы проведем остаток наших дней безногими, бесполыми мультяшными персонажами под пристальным наблюдением и с низким уровнем полигональности в «метавселенной», виртуальном мире, который он позаимствовал из научно-фантастического романа-антиутопии двадцатилетней давности.

У меня, как у писателя-фантаста и активиста, от этого закипает кровь. Смысл научной фантастики в том, чтобы отточить наш рефлекс луддита и противопоставить каждому утверждению «альтернативы нет» — «черта с два ее нет!»

Научная фантастика не предугадывает. Никто не может предугадать. Если бы мы могли предугадывать будущее, тогда наши усилия не имели бы значения, поскольку будущее наступило бы несмотря ни на что. В «Аду»  Данте  бросает гадалок в яму, где их головы поворачиваются на 180 градусов, отчего они вечно оглядываются назад, бредя обнаженными по пояс в расплавленных экскрементах, подгоняемые кнутами демонов. Данте позволил гадалкам легко отделаться.

Научная фантастика не предугадывает. Совсем наоборот. Она оспаривает. Научная фантастика требует, чтобы мы всегда искали альтернативы, в которых найдем нечто лучшее, чем фаталистический оптимизм: мы найдем надежду. Надежда — это вера в то, что если мы внесем изменения, улучшающие наши обстоятельства, то с нашей новой точки зрения мы увидим ранее сокрытый дальнейший шаг, который приблизит нас к лучшему будущему. Надежда — с ее помощью мы преодолеем поликризис.

В течение десятилетий мы были пристегнуты ремнями к сидению автобуса, мчащегося к обрыву. Все мы кричали, что нам нужно нажать на тормоза, иначе мы все сорвемся с обрыва. Но пассажиры первого класса твердили, что мы ошибаемся, нет никакого обрыва — более того, автобус должен ехать вперед, это непредотвратимо, альтернативы нет.

Затем, при приближении утеса, один процент изменил мнение. Да, они признали, что там есть обрыв, поэтому автобус должен ехать быстрее, чтобы мы могли перелететь через него — или, может быть, нам нужно «изобрести» комплект крыльев для автобуса. Так или иначе, мы не можем остановить автобус. Альтернативы нет.

Вскоре автобус едет настолько стремительно, а обрыв находится так близко, что уже невозможно затормозить. У нас есть возможность дернуть руль и свернуть в сторону. Там, наверху, в первом классе, восклицают: «Свернуть?! С ума сошли? Если мы свернем, автобус перевернется. Кто-нибудь сломает ногу!» Тормозить уже слишком поздно, поэтому мы должны прибавить скорость и надеяться на то, что мы перелетим через обрыв. Альтернативы нет.

Альтернатива есть. Мы можем броситься к водителю, схватиться за руль и свернуть в сторону. Если автобус перевернется, то мы сможем позаботиться о пострадавших. И нам не обязательно срываться с обрыва. Альтернатива есть. Альтернатива есть всегда.

Возможно, научная фантастика — не та литература, которую ценила Йоркская программа по творческому письму в начале 1990-х годов. Ничего страшного. Мир большой, и в нем найдется место для всей литературы, всех жанров и всех стилей. Ну же, развевайте флаги литературного чудачества. Добивайтесь расположения музы необычного!

И если научная фантастика — какая-то не такая литература, она все равно важная литература. Надежда начинается со способности представлять альтернативы. А альтернатива есть всегда.

Кори Доктороу  

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ