Моя Оптина

Я описала свое впечатление в Оптину пустынь, чтобы оно не изгладилось из памяти. Предлагаю его читателям LL. В нем есть отсылка к этой книге Поселянина, которую я действительно читала!

Интересно сделать опрос – в какое время года люди хотели бы попасть в Оптину пустынь. Наверняка, кто-нибудь скажет: «Не знаю… только вдруг перед глазами осенняя картина».
***
Наша поездка в Свято-Введенскую Оптину пустынь планировалась еще летом. Настроение после дачного сезона было беззаботным, и будущее пребывание в Оптиной виделось духовным отдыхом от суеты, да и просто отдыхом: думала, посмотрим на скит в осенних листьях.
«Отдых» начался очень ранним подъемом. А ожидание отъезда под пронизывающими порывами ветра вполне могло послужить заменой тягот пешего паломничества, какое люди предпринимали в XIX веке. Впрочем, заменой весьма скромной: небольшой уютный автобус, наконец, прибыл. Так что, казалось бы, неплохое начало хорошего пути. Однако на этом все терпение паломников закончилось. В комфортабельном автобусе стало слишком жарко. Мы, конечно, не сварились, но буквально вскипели от возмущения.
К счастью, полностью здравый смысл наша группа не утратила и положительно «встрепенулась» от посещения пустыни Спаса Нерукотворного в селе Клыково. Место, в котором совсем недавно жила подвижница матушка Сепфора, монахиня, вырастившая в миру четырех детей, и у которой впоследствии нередко бывали иноки из Оптиной, произвело благотворное впечатление. С этого момента экскурсовод стал для нас проводником в мир святыни. Хотя только что был просто работником паломнической службы, к которому предъявлялись претензии с причитаниями: «Никому мы, бедные, не нужны!»
Итак, предвкушение Оптиной вызревало и от посещения пустыни, и от автобусных лекций о самом монастыре. О, как мало я из них запомнила! Сейчас, конечно, это вызывает легкую досаду. Но думается, что рассказы просто оказались красочным фоном для главного, что в душе и так совершалось. И если телу (наконец) было комфортно и тепло, то душа стала ранимой. Радостное предвкушение Оптиной сменилось чувством беспокойства и, что удивительно, я стала переживать расстояние до Оптиной. Время представилось тягучим, как густой мед. И мне даже казалось, что ночь перед Оптиной будет длиться вечно. При этом я даже не подумала, что сон прервет мои ощущения. Свершался какой-то суд над душой, от этого было и радостно и беспокойно. Оптина встретила нас дождями, холодом. Душевным ощущениям не было, что называется, где крылья расправить. Не удавалось вспомнить, осмыслить многочисленные воспоминания прежних паломников Оптиной пустыни и приложить к ним свои впечатления. Приходилось сосредотачиваться на простой молитве: «Господи, помоги!».
В день нашего приезда служилась Всенощная под Великий праздник Оптиной – Богоматери «Спорительница хлебов». Произвел впечатление рассказ экскурсовода о том, что Оптина особенно встречает тех, кто приезжает в первый раз. А поначалу мне казалось, что сей дождливый день – день «случайный». Ведь, думала я, можно было постараться выбраться на память прп. Амвросия, да в хорошую погоду. Однако, вышло, что лучше всего было потрудиться… А смиренная Богородица была, конечно, лучшей в этом Помощницей.
Всенощная проходила в Казанском соборе, где находились мощи почти всех преподобных Оптинских старцев, поскольку в Введенском соборе, где раньше стояли некоторые из них, был ремонт. Но монастырская служба все равно казалась очень тяжелой. Было тесно, и как-то еще стесняло то, что на улице холодно и дождливо (негде голову «подвижникам» преклонить). А с нами ребенок, которому в храме еще тяжелее, чем нам. Кроме того, я мучилась отитом; болела даже ушная раковина.
Пребывая все время в стенах монастыря на холоде у нас, у меня уж точно, выработалось устойчиво сосредоточенное настроение, и оно, как мне кажется, способствовало молитве, хотя, и чрез силу. Так, мы пришли в новопостроенную часовню Воскресения Христова, в которой лежали мощами еще не прославленные убиенные иноки Трофим, Василий и Ферапонт. И снова я вспомнила то чувство, которое было в автобусе: или сейчас, или никогда! И снова теснота подступила. Снаружи – холодно, внутри – холодно и очень холодные гробницы святых. Взмолившись, я рванулась к первой… это был гроб монаха Трофима, которого я более всего полюбила после чтения книги «Пасха красная». И сразу стала молиться обо всем, что мне сейчас казалось важным. Средняя гробница – иером. Василия. Батюшку я просила о том, чтобы наш труд паломников не был напрасным. Последняя гробница – инока Ферапонта. А я все больше и больше спешила. И особенно низко склонилась пред уходом, поняв простую истину, что наш подвиг паломников почти завершен, но уж очень скромен. И ощутила больным лбом ледяную плиту, почувствовав, что она мне не опасна. И я прижалась еще крепче больной стороной. Голова прошла по приезде домой, а уже позже я вспоминала, как пишут, что от гробов исходит тепло. И хотя тепло я не ощутила, ощутила теплую ласку посреди ледяной часовни с ледяными гробами.
И вся Оптина оказалась для меня контрастной. Вот, о. Симон, архимандрит, о котором мне почему-то рассказывали перед поездкой, как раз исповедовал нашу группу. Он говорил всем «строгое» слово перед исповедью и «на прощание» махнул рукой, намекая на то, что вряд ли мы послушаем – а я вот часто вспоминаю его некоторые советы, видимо, уже почти и запомнила. Старые монахи очень доброжелательны. Поселянин, когда первый раз приехал в Оптину, заранее дурно настроенный против о. Амвросия, сначала увидел Оптину, а потом – Амвросия. Он увидел смиренные лица монахов и понял, что из такой среды вышел и старец. И мы видели смиренных монахов, со светлыми лицами, что, пожалуй, в XXI веке еще более удивительно.

…На тропинке в сторону скита встретился нам старый схимник. Раньше, когда мне удавалось видеть схимников в монастырях, они как бы скрывались, либо их «скрывали», если, например, они передвигались при помощи других на креслах-каталках. А старый оптинский схимник, завидев нашего ребенка издалека, стал приговаривать: ну иди сюда, что же ты так медленно ко мне идешь... И достал из схимнического одеяния шоколадку, лучезарно улыбаясь. Мне и это было удивительно, а еще то, что в тот момент я как раз мечтала о шоколаде «от усталости»!
Определенного апогея мой настрой косолапого кающегося грешника достиг в момент прощания с Оптиной. Забежав в магазинчик погреться, я скинула с головы платок и получила замечание. После чего произнесла тираду, которая озадачила меня саму.
- Вы знаете, я очень устала, и на голове у меня сущая власяница от промокшей ткани!
И увидела округлившиеся глаза девушки-продавца. А наш экскурсовод вечерком, в спокойной обстановке, в трапезной гостиницы, где мы вечеряли одни, рассказывая о своих поездках, неожиданно сказал со вздохом: «Вот, паломники-то, с которыми я ездил в Иерусалим, смиренные были». Это была печальная проекция на нашу группу. И замолчал, ковыряя вилкой в тарелке, так что было понятно – это вершина его рассказа. А одна барышня произнесла, подумав: надо признать, смирения у нас нет, надо об этом непременно сообщить (на исповеди). Думается, мы все сообщили. Может, будет толк.
И я поняла, что моя благословенная Оптина – это не Оптина, утопающая в зелени или золотистых осенних листьях, а та, которая выявляет гордыньку, которая «одета во власяницу» и «хочет шоколаду», хочет (ах!) «отдыха от суеты».
Уже с дороги я послала сообщение одному священнику: «Оптина, оказывается, такова, что в ней пашут». И получила мгновенный ответ: «Да, это верное восприятие Оптиной. Слава Богу за все!».
И, вы знаете, я мало что поняла в Оптиной. Правда.

Вот фото из интернета: монах, правда - не с шоколадкой, а яблоком