В то лето, когда я прочитала своего первого Брайсона, я неожиданно осталась одна. Впервые. До этого было лет восемь устаканившихся уже отношений, со своими сложностями и радостями, клятвами в вечной любви и периодическими попытками разойтись. Не смотря на все драматические и периодические разрывы, отношения казались непотопляемыми.
А в конце июня произошла очередная ссора-разрыв, и как-то резко и в одночасье мне стало понятно, что это начало конца, что больше ничего не всплывет и не срастется. С приходом сентября отношения вернулись, настало мучительное их выяснение, которое только оттянуло неизбежное на несколько месяцев.
Но на два летних месяца я впервые осталась одна. Я чувствовала себя осиротевшей или закинутой на чужую непонятную планету. Мне казалось, что меня лишили чего-то важного и абсолютно необходимого для жизни - голоса или слуха или одной из конечностей. Большую часть времени я действительно была лишена речи - вне работы говорить было не с кем, дома никто не ждал. Эта ежевечерняя тишина была чем-то абсолютно неведомым, и первое время я жила как будто оглушенная ей.
В общем, было плохо, очень плохо. А потом в тишине и одиночестве стало появляться что-то, какие-то звуки и проблески. Я стала слышать себя, стала смотреть вокруг, а главное - видеть. Оказалось, что снаружи – огромный разноцветный и разнозвучный мир, ослепляющей своей яркостью и пестротой. Оказалось, что быть одной не только не страшно и не плохо, но интересно и даже необходимо. Я перестала боятся быть одна дома и на людях. Постепенно я обжилась в своей отдельности от чьего-то другого "я", с которым за несколько лет мы слепились в такое уютное "мы". Я впервые была свободна от отношений, необходимости постоянно принимать во внимание и учитывать чьи-то еще, кроме собственных, чувства-мнения-желания.
Появились другие люди. Два человека, которые помогли мне не просто пережить это лето, а прожить его полноценно и свободно, для меня навсегда останутся близкими. И воспоминания об этом лете наедине с собой и о встречах с ними одни из самых дорогих и сокровенных.
Уже в конце лета мы ехали с Серегой в метро по зеленой ветке на работу, и я все-таки выпросила у него Брайсона почитать в дороге. Он накануне рассказывал о Брайсоне и об этой книжке, которая ему тоже от кого-то досталась. Да так заманчиво рассказал, еще и открыл почитать пару мест, над которыми мы вместе поржали, что я загорелась чуть ли не тотчас ее прочитать и стала ее у Сереги выпрашивать, тем более, что он что-то другое параллельно читал. Серега отказал и был непреклонен, сказал, что не отдаст, пока сам не прочитает. Но тут он слушал свой айпод, бдительность его была усыплена, мое нытье его достало, и он благосклонно дал книжку на пару страниц. Я открыла наугад. Это была глава про восточный экспресс и про соседей Брайсона по купе, а еще, кажется, про Стамбул. Я впервые так хохотала над книгой в метро. Мне кажется, я вообще так впервые над книгой хохотала. В общем, когда мы доехали до Павелецкой, книгу Серега мне отдал, так его порадовала моя реакция.

Брайсон стал для меня открытием. Раньше ничего подобного я не читала, хотя этот жанр – travelogue – очень люблю. Обожаю эту фирменную брайсоновскую смесь здорового цинизма и мизантропии, с помощью которой он умудряется описывать, например, Европу как в Neither Here Nor There так, что в этих местах хочется побывать, даже если это глушь несусветная. Брайсон для меня теперь это что-то такое сокровенное, интимное, часть того, что делает меня мной. Это воспоминание, которое затрагивает такие глубокие струны внутри, что становится больно, воспоминание о том лете, очень грустном и очень счастливом, о моем одиночестве и освобождении. Это связь с Серегой и нашим общим летом.
Книгу ту пришлось отдать, потому что она была не Серегина, а то бы он мне ее подарил, я думаю. А в прошлом году, зайдя в книжный по дороге ко мне в роддом, отец моего ребенка купил для меня именно Брайсона (запомнил ведь, хотя сам так его и не читал) и именно Neither Here Nor There. Так что свой экземпляр у меня тоже есть. Надо перечитать в конце лета.