4

Когда-то в детстве я очень любила "Маленькую принцессу". Там юные леди в пансионе мисс Минчин учили историю по Карлейлю. Благодаря им я узнала о принцессе де Ламбаль раньше, чем о Дантоне. После того, как упоминание "Французской революции" Карлейля попалось мне в "Повести о двух городах"

Я, между прочим, льстил себя надеждой, что эта книга поможет широкому кругу читателей составить себе картину внешней стороны того страшного времени; что же касается до внутреннего его понимания, то после удивительной книги господина Карлейля вряд ли кто может надеяться сказать в этой области новое слово.

я решила, что надо ознакомиться лично. Меня ожидали почти шестьсот страниц мелкого шрифта в две колонки.

Процентов на пятьдесят эти шестьсот страниц занимали частные истории исторически значимых лиц. В принципе, показывать исторические события через отдельных людей - прекрасный прием. Правда, сразу добавляет художественности, особенно когда автор демонстрирует свое субъективное отношение к историческим личностям, как здесь.

Отдельные процентов двадцать пять можно смело отвести под параллели с античной мифологией и цветистые авторские метафоры. Самая впечатляющая, пожалуй, - сравнение истории с кактусом, который зацветает на один день раз в сто лет. Смысл сравнения в том, что история состоит из длительных периодов, каждый из которых подготавливает какое-то одно яркое событие, а потом стремительно вырождается. Например, французская монархия существовала, согласно этой метафоре, только ради эпохи Короля-Солнца и Мольера.

Следующее по значимости место можно отвести религиозному морализаторству. Причем, автор, будучи англичанином, с равным рвением нападает и на монархистов-католиков, и на безбожников-революционеров. Кстати, забавно, что у автора "революционный" и "анархический" - почти синонимы. После "Французской революции" Кропоткина особенно странными воспринимаются формулировки вроде "анархический Конвент" или "анархическое правление Робеспьера".

Наконец, каких-нибудь процентов пять-десять все же посвящены общим историческим событиям и каким-никаким причинно-следственным связям между ними. Хотя казнь Шарлотты Корде все равно выписана подробнее и с большим интересом, чем всякие декреты, секции, крестьянские восстания...

В целом, это оказалась куда более художественная и увлекательная книга о Великой французской революции, чем роман господина Диккенса, но я не представляю, как бедная Сара Кру по ней училась.

Теперь, читатель, пришло время нам расстаться. Утомительным было наше совместное путешествие, и не без неприятностей, но оно закончено. Для меня ты был как бы любимой тенью, бестелесным или еще не воплощенным духом брата. А я для тебя был только голосом. И однако, наши взаимные отношения были в некотором роде священны, верь мне! Ибо каким бы пустым звуком ни сделалось все священное, но, когда голос человека говорит с человеком, разве он для тебя не живой источник, из которого истекает и будет истекать все священное? Человек по природе своей может быть определен как «воплощенное слово». Не делает мне чести, если я сказал тебе какую-нибудь ложь; но и тебе следовало понимать меня верно. Прощай.