3.5 ...и потом опять тоска, и дым, и пепел

«Никто не видел его молодым, никто не видел, как он старел. Точно вдруг, откуда-то появился древний и молчаливый» – писал В.Ходасевич в своих воспоминаниях о знаменитостях Серебряного века Некрополь

Сологуба так часто называют самым хара́ктерным деканентом, что его имя наравне с именами Гиппиус и Мережковского звучит синонимично понятию. Вместе с ними он стоял у истоков символизма.

Его творчество всегда на грани между прозой и поэзией: тексты романов певучи в своей всепоглощающей языковой динамике, тексты стихов монументальны и трагичны в своей статике. Если бы не постоянные аллитерации, ассонансы и повторы, мало кто осилил бы данный кирпичик, с другой стороны если бы не эти повторы, общий объем можно было прилично сократить:

Вот вышел Гриша из-за легкой, расторгнутой легко ограды. Вдохнул в себя резкий, но сладкий внешний воздух. Шел тихо по дороге, узкой и пыльной. Легкие за ним ложились следы, и белая в тихом движении одежда была ясна среди неяркой зелени и серой пыли, – одна ясна. Перед ним легкая, еле видимая, возносилась белая, неживая, ясная луна, бессильная очаровать скучные земные просторы.

По времени создания «Творимая легенда» относится к одному из множества кровавых периодов российской истории – первой русской революции. Сотканная из мечтаний и противоборства действительности, "легенда" полнится этой кровавой болью. Ожидание перемен. Ежедневная борьба. Надежда. И мы на протяжении 2/3 повествования будем смотреть на этот разрушающийся мир глазами мистика и химика и просто очень ИНТЕРЕСНОГО человека – Георгия Триродова. Пока вся провинциальная России шагает в развитии назад, наш герой проживает век на светлой земле Ойле (ему противна и скучна реальность на Земле, потому что он познал человеческую сущность), занимается некромантией и строит летательные аппараты из сверхпрочного стекла, в общем стоит одной ногой в будущем. Ну просто сверхчеловек! А, стоп.
Триродов = Сологуб = писатель = творец.

Это такой социальный/гражданский роман, в который Сологуб удачно вписывает экзистенциальное бытие. Показывая в «Творимой легенде» парад мертвецов, он оглядывается на опыт и боль России:

Все проходившие сначала сливались в одну мглисто-серую толпу. Потом, присмотревшись, можно было различить и отдельных мертвецов.
Шел дворянин в фуражке с красным околышем и говорил спокойно и отчетливо:
— Священное право собственности должно быть неприкосновенно. Мы и наши предки строили русскую землю.
Рядом с ним шел другой такой же и говорил:
— Мой девиз — самодержавие, православие и народность. Мой символ веры — спасительная крепкая власть.
Поп в черной ризе махал кадилом и кричал тенорком:
— Всякая душа властям предержащим да повинуется. Рука дающего не оскудеет.
Шел умственный мужик бормоча:
— Мы все знаем, да молчим покуда. С незнайки взыску меньше. Только на роток не накинешь платок.
Мертвые солдаты прошли вместе. Они горланили непристойные песни. Их лица были серо-красного цвета. От них воняло потом, гнилью, махоркою и водкою.
— Я положил свой живот за веру, царя и отечество, — с большим удовольствием говорил молодцеватый полковник.
Шел тощий человек с иезуитским лицом и звонким голосом выкрикивал:
— Россия для русских!
Толстый купец повторял:
— Не надуешь, не продашь. Можно и шубу вывернуть. За свой грош везде хорош.
Женщина рябая и суровая говорила:
— Ты меня бей, ежели я твоя баба, а такого закона нет, от живой жены с девкой связаться.
Мужик шел рядом с нею, грязный и вонючий, молчал и икал.
Прошел опять дворянин свирепого вида, толстый, большой, взъерошенный. Он вопил:
— Вешать! Пороть!
Триродов сказал:
— Кирша, не бойся, — это мертвые слова.

Мёртвые слова, мёртвая страна. И только Георгий I Триродов ставит цель и идёт к ней (его выбирают царём страны, где революция провалилась), и мы можем надеяться что у народа Соединённых Островов жизнь сложится иначе, чем у жителей революционной России.