3

Один из наших сокамерников, шофер, сказал как-то раз: «Вот думал — дураком умру, не до книг нашему брату! Спасибо, Сталин и НКВД позаботились, посадили в тюрьму!»..

В этом сборнике, как сразу понятно по названию, два крупных произведения. Но, если честно, "Писательские судьбы" - это довольно короткая литературоведческая работа, скорее даже длинное эссе, а большую часть книги занимают "Тюрьмы и ссылки". В конце книги то, что на английском называют miscellaneous, а по-русски лучше, чем "всякое разное", и не сформулировать - две автобиографии на страничку-две разных годов, литературные воспоминания и страничка из дневника. Ну и, конечно, предисловие и послесловие - так что представление об авторе появляется всестороннее, что идет в огромный плюс тем, кто, как и я, взял эту книгу без малейшего о нем понятия.

Первое впечатление, если честно, у меня было не особо радостным, и я действительно долго не могла сформулировать, в чем дело: я прекрасно понимала, что "инакомыслящему" писателю в те годы было непросто, и классификацию из "Писательских судеб" отрицать не собиралась. Толику неприятия, конечно, вызвали стенания автора по поводу того, как он "задушен" и писать не может, хотяяяяяя... А что хотя? Может, у него какой-то язык невероятный? Мысли гениальные? Мир видит чутко? А нет: просто неплохо образованный труженик...

И вы поймите, я не отрицаю того, что происходило в Советском Союзе в 30-х годах. Одна из веток моей семьи была раскулачена, а двоих главных мужиков в семье одного сослали, второго расстреляли. На кафедре японской филологии я видела пресловутые "год смерти 1937" каждый день. Наконец, я и в современном мире против цензуры (кроме адекватной самоцензуры, конечно) и пропагандирования единого образа мысли. Но страницы книги все равно отдавали каким-то неприятным душком.

С такими ощущениями я взялась за "Тюрьмы и ссылки", и чем дальше - тем больше они укреплялись. Если часть "Первое крещение" была еще с юмором и легко читалась, то "Юбилей" поверг меня в глубокое уныние - на нем я застряла надолго, оставила ряд едких заметочек, которые не считаю этичным высказывать (ну все же ёрничать по поводу человека в тюрьме и ссылке, который к тому же очевидно не сможет ответить - мерзенько). Многие вещи, которые я бы с интересом почитала, опускаются с припиской "ну тут много писать много, но я не буду", зато страдания и стенания просто везде. Имеет ли право человек, прошедший такое, писать так? Однозначно. Но читать не хотелось. И не "задушенным" его хотелось назвать, а "сломленным".

"Ссылка" продолжилась в том же духе, и я думала, что я на этой книге застреваю слишком уж долго; гораздо дольше, чем она заслуживает. И только упрямство не дало мне ее бросить. И внезапно - не зря.

Только иронически и юмористически можно было описывать всю эту эпопею издевательств и юбилейных чествований — другого тона по нынешним временам не найти.

Именно так начинается последняя крупная часть - "Повторение пройденного". И хотя я сначала отнеслась к этим словам с раздражением, они оказались правдивыми: дальше тон повествования резко сменился, и читать это стало ужасно интересно. Наконец-то автор прекратил опускать действительно интересные детали - быт, судьбы своих сокамерников, шутки-прибаутки наряду с грустной правдой... И наконец приятным уже десертом стало эссе "Четверть века", от прочтения которого не веяло так сломанным человеком.

Конечно, неоднородность этого сборника (и даже конкретного произведения "Тюрьмы и ссылки") прекрасно понятна, ведь все писалось в разное время, но именно из-за этого рекомендовать книгу в итоге не могу.