Рецензии на книги издательства «Аграф»

В небольшом городке Барчестер живет смотритель (попечитель) богадельни мистер Хардинг - добросовестно выполняет свои обязанности, заботится о 12 стариках, живущих на попечении. И, конечно, же получает за это жалование. Его старшая дочь удачно замужем, а младшая Элинор живет с отцом, питает чувства к молодому, энергичному Джону Болду. И так и прошла бы их жизнь: тихо и спокойно.
Но Болд - реформатор, активист. Он считает, что жалование Хардинга слишком велико, надо платить больше старикам и начинает дело против англиканской церкви.

Все остальное повествование построено вокруг нравственных страданий героев: Хардинг переживает, что его зря опорочили (и он прав), Элинор ставит ультиматумы Болду (либо она, либо его расследование).

Даже после официального опровержения вины Хардинга, он не может успокоиться. Ему не важно, что общественность признала его правоту, теперь червячок сомнения (если обвинили в чем-то, значит что-то не так?) гложет его постоянно.

Дело ни в чью пользу не заканчивается, в проигрыше все: и старики, и Хардинг.

Сентиментальное, милое произведение, описывающее жизнь служителей англиканской церкви. Но, настолько далекое от моих интересов, потому скучное и утомительное.
Как классическое произведение - прекрасно, чем-то напоминает Л.Н. Толстого и М.Е. Салтыкова-Щедрина. Вот если бы сатиры,как у Щедрина было бы побольше, то и моя оценка тоже бы повысилась)

Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве» (=Wiener Slawistischer Almanach ∙ Sonderband ∙ 12). — Wien, 1984. — 406 с. — Тираж не указан.
Текст этого издания есть в Сети.

Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». — М.: Аграф, 2000. — 608 с. — Тираж 2.000 экз. 
В рецензии ссылки будут на это издание, которое на сегодняшний день не оцифровано. Расположение текста на страницах в изданиях 1984 и 2000 гг. не тождественно.

Прежде чем говорить об этой сложной книге, неплохо бы понять,что представляет собой её автор. Задача усложняется тем, что филологов Гаспаровых двое, и неосведомлённые люди их путают. А они даже не родственники, и различать их не слишком сложно: Михаил Гаспаров родился за шесть лет до ВОВ, Борис Гаспаров за год до ВОВ; Михаил — русский еврей, Борис — русский армянин; Михаил — москвич, Борис — провинциал; Михаил изучал античность, Борис изучал семиотику; Михаил писал о поэзии, Борис писал о поэтике; Михаил увлекался историей и теорией стихосложения, Борис увлекался историей и теорией музыки; Михаил не чуждался популяризации, Борис чуждался популяризации; Михаил бороду брил, Борис бороду отращивал и холил; Михаил сумел приспособиться к советской действительности, Борис не сумел и вместе с женой-еврейкой эмигрировал в США; Михаил знаменит, Борис широкой публике практически неизвестен; Михаил умер 9 лет назад, а Борис жив даже и до сего дня.

Михаил Гаспаров в последние годы жизни

Борис Гаспаров в 2019 году

Как видим, люди совсем разные. Но что их объединяет — ни тот, ни другой никогда не изучали древнерусскую литературу. Но Михаил туда и не лез, а Борис вдруг взял и написал толстенную книгу о поэтике «Слова о полку Игореве». Как же это ему удалось?

Во-первых, с древнерусским языком Борис Гаспаров был всё-таки знаком, текст книги свидетельствует о высоком уровне лингвистической грамотности автора (между прочим, его кандидатская диссертация называлась «Структурно-семантические особенности предлогов в древнерусском языке»). Во-вторых, автор долгие годы изучал семиотику, эту загадочную и полумистическую науку о знаковых системах. И от великой учёности приобрёл уверенность, что способен в любом тексте прозреть недоступное профанам.

Посмотрим, куда занесло этого адепта эзотерических таинств изучение «Слова о полку Игореве».

Книга Гаспарова состоит из трёх частей, сильно различающихся тематикой, объёмом и значением:

Часть 1. Поэтическая структура «Слова о полку Игореве».
302 страницы (с. 21-322);

Часть 2. Композиция «Слова о полку Игореве».
38 страниц (с. 325-362);

Часть 3. Поэтические функции языка «Слова о полку Игореве».
93 страницы (с. 365-457).

Есть также Введение, Заключение, Приложения (текст «Слова о полку Игореве»; список цитированной литературы; список сокращений; указатель мотивов, обнаруженных автором в тексте «Слова»; указатель комментируемых автором выражений «Слова»).

Самая важная часть книги — конечно, первая. Здесь автор сразу берёт быка за рога, постулируя наличие в сюжете «Слова о полку Игореве» мифологической основы.

... мифологические элементы не просто присутствуют в изобилии в тексте «Слова», но образуют единую структуру. Отдельные мифологизированные элементы не просто сосуществуют, но вступают в многообразные связи между собой. Компоненты, изначально принадлежащие к различным мифологическим схемам, подвергаются причудливым контаминациям, появляются в тексте вновь и вновь в бесконечном разнообразии сочетаний и соотношений, перекладываются во всё новые фигуры, как в калейдоскопе. Границы между отдельными мифологемами стираются. Все они в совокупности образуют единую сеть, покрывающую всё произведение. Более того, эта сетка мифологических мотивов включает в себя всеизлагаемые в произведении реальные события и реальные детали, им вторичныйсмысл и используя их в качестве строительного материала для образования всёновых структурных отношений между различными мифологическими схемами. Логика мифа подчиняет себе логику реального повествования, диктуя отбор описываемых явлений, способ их презентации в тексте и последовательность их появления. Мифологический подтекст оказывается тем фоном, на который проецируется содержание произведения в целом и отдельные мельчайшие его детали и который придает этому содержанию второй, метафорический план.
(с. 24-25)

Главный из обнаруженных автором в «Слове» мотивов — «мифологический цикл гибели/воскресения» (взгляд непривычный, но аргументация в данном случае убедительна). Непонятным осталось для меня, почему зачислен в разряд мифологем простой метафорический образ битвы как свадебного пира. Более или менее прозрачны мотивы, связанные с земледельческим циклом и солнечной символикой. Мотив оборотничества очевиден даже для самого простодушного читателя «Слова». Всё прочее у Гаспарова довольно спорно: выискивая мифологемы с маниакальной настойчивостью, он видит их везде. Где-то это забавно, где-то раздражает. Очевидным образом притянут за уши т.н. близнечный миф, следов которого в «Слове» нет и в помине (что не помешало автору эти следы отыскать, накатав на эту тему целых пять страниц, см. с. 286-291). Вообще автор далеко не всегда корректен, и с целью продвижения своих семиотических идей многократно применяет натяжки. Широко используется и такой приём, как произвольное толкование тёмных мест «Слова» (с претензией на прозрение истины).

Раскрытие сложной символизации и внутренней логики образов произведения нередко позволяет понять те места текста, которые без такого анализа выглядят неясными, неточными или испорченными.
(с. 141-142)

Сама идея вроде бы неплоха, но вот её воплощение... На практике почему-то получается так, что авторское толкование символизации и внутренней логики образов  помогает автору раскрывать смысл тёмных мест, а тёмные места, будучи прояснёнными, подтверждают толкование символизации и внутренней логики образов... Очень удобно, а зачастую и очень эффектно. Причём на фоне таких блестящих успехов особенно режет глаз беспомощность автора практически во всех конкретно-исторических вопросах (беспомощность вполне закономерная, но в своей крайней выраженности всё-таки поражающая воображение). Гаспаров настолько безразличен к реалиям, что даже имена князей путает («яр тур Всеволод» назван Ярославом, с. 63; Всеволод Большое Гнездо, по мнению Гаспарова — Всеволод Ярославич, с. 246, но на самом деле это его правнук, Всеволод Юрьевич; «сыны Глебовы», ничтоже сумняся, названы «Ростиславичами», с. 115, да ещё и со ссылкой на Лихачёва, который тут не виноват ни сном, ни духом; Ярослав Галицкий назван Святославом, с. 117, в одном из шести упоминаний этого князя на данной странице; здесь же, кстати, автор самым комичным образом рассуждает о каких-то «правах» этого князя на Киев, которые якобы «подчёркнуты» в «Слове»). Между прочим, я пришёл к выводу, что Гаспаров совершенно не знаком с летописанием (а следовательно, и с деталями сложнейшей политической истории Руси XII века). Цитаты из летописей у Гаспарова есть, но они явно вторичны, воспроизведены по использованной научной литературе. То есть, проще говоря, списаны у более продвинутых в данном отношении коллег, что в ряде случаев автором и не скрывается (с. 88; с. 156; с. 535, прим. 16). Парадокс в том, что именно историческое невежество и придаёт автору гонора: он же не видит у себя «больных мест», где его глубокомысленные рассуждения базируются на очевидных историку ошибках. А поскольку он этого не видит, то вполне убеждён, что ему открылась истина. Впрочем, кое-где он не брезгует и сознательным передёргиванием (ниже мы в этом убедимся).

Разного рода натяжек, домыслов и вымыслов у Гаспарова оказалось так много, что фиксировать их пришлось выборочно. Вся первая часть книги являет собой картину безраздельного господства в сознании автора предвзятой идеи. Не скажу, что это так уж плохо: обойтись без предвзятых идей в науке нельзя, именно они позволяют продвинуться вперед и сказать новое слово. Но предвзятая идея не должна превращаться в навязчивую, а именно это мы у Гаспарова и видим. Беда не в самой идее, а в том, что носитель этой идеи не критичен. В результате он то и дело натягивает сову на глобус, и беспристрастному читателю это очевидно; рациональная основа исследования и многие частные наблюдения автора, интересные и очень ценные, оказываются дискредитированными.

В качестве иллюстраций к вышесказанному приведу несколько самых выразительных примеров.

Лучший, на мой взгляд, образец безудержного фантазирования Гаспарова – его трактовка вещего сна великого князя Святослава Всеволодича (с. 86; с. 89-111; с. 198, строки 5-7 снизу). Финальный фрагмент с рассказом князя об этом сне содержит испорченное место (в цитате подчёркнуто):

... Уже дьскы безъ кнѣса в моем теремѣ златовръсѣмъ. Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху, у Плѣсньска на болони бѣша дебрь Кисаню, и не сошлю къ синему морю.

Сон Святослава зловещий, предвещающий смерть, с чем согласны все исследователи; многие находят в испорченном фрагменте упоминание саней погребальной процессии (что уже само по себе непросто); но Гаспаров двинулся дальше и превзошёл всех. Ему пригрезились раскрывающиеся доски крыши, и через образовавшееся жерло вороны выносят тело князя на погребальных санях (с. 106). И несутся к синему морю... Как хотите, а здесь перед глазами исследователя-эмигранта стояла картинка с рождественской открытки: сани Санта-Клауса, уносимые по небу волшебными оленями.

Этот сюжет в рождественской индустрии чрезвычайно распространён, картинок такого рода сотни.

Подгонка текста «Слова» под возникший в сознании исследователя образ началась с довольно грубой подтасовки: «Кнѣс — верхняя перекладина, скрепляющая доски крыши» (с. 86). На самом деле кнес — опорная поперечная балка (матица) для настилки досок потолка. И Гаспаров не мог этого не знать, об этом многократно писали.

Матица в Богородицкой церкви 1694 года, из села Тохтарево Суксунского района (пермский музей деревянного зодчества «Хохловка»).

Исчезновение кнеса (матицы) не приведёт к расхождению досок крыши и образованию «жерла», как это впечатляюще обрисовал Гаспаров. Приведёт к совсем иному, не слишком романтичному эффекту: провисанию, а затем и обрушению дощатого потолка.

Как Гаспаров фантазировал дальше (про погребальные сани, несомые воронами к синему морю) — читайте, кому интересно, сами (с. 94-111). У меня сил нет всё это пересказывать. Лучше я покажу вам ещё один пример грубой подтасовки фактов под идею.

В финале «Слова» есть такой эпизод:

Солнце светится на небесѣ
Игорь князь въ Рускои земли
дѣвици поютъ на Дунаи
вьются голоси чрезъ море до Киева
Игорь ѣдетъ по Боричеву
къ святѣй Богородици Пирогощеи
страны ради гради весели

А вот что хочет видеть здесь Гаспаров:

Вопреки реальным историческим свидетельствам (согласно которым, Игорь сначала отправился в свой город и уже затем приехал в Киев к Святославу, который встретил его «с радостью»), герой изображен в «Слове» непосредственно возвращающимся из плена в Киев — священный Город, центр Русской земли. Игорь показан въезжающим верхом в ворота Города и направляющимся вверх (по Боричеву взвозу) к храму Богородицы, расположенному на возвышении, при звуках всеобщего ликования. Универсальный характер этой ситуации для многих различных мифологических систем и символический смысл, связываемый с въездом в Город и движением к храму героя мифа — спасителя — жертвы — царя, детально показан в работах по сравнительной мифологии.
(с. 28)

Эффектно, правда? Если не знать топографию древнего Киева.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы (Пирогощая) находилась не «на возвышении», как утверждает Гаспаров, а на Подоле, в самом низменном районе Киева (на плане обозначена треугольником с номером 30; Боричев взвоз не подписан, но его можно видеть ниже надписи «Город Владимира»).

Можно ли попасть на Подол, если ехать по Боричеву взвозу, ведущему от берега Днепра на старокиевскую Гору? В принципе можно. Просто надо ехать не вверх, а вниз.

В литературе тему Боричева взвоза и странного маршрута Игоря обсуждали неоднократно, и Гаспаров предложенных предшественниками объяснений просто не мог не знать. Тем интереснее видеть, с какой лёгкостью он пошёл ради своей идеи на подлог, разместив храм Богородицы «на возвышении». Ниже он ещё раз вернётся к ложному образу «храма в Киеве на возвышении» (с. 308, 1-й абзац после цитаты), что подчёркивает значимость данного подлога для искусственно формируемой картины.

А вот образец ошибки, скорее всего, непреднамеренной:

Поход Игоря направлен в мифологическую страну, населённую "бесовыми детьми", к морю, в которое погружается, закатываясь, солнце (т. е. к краю земли).
(с. 29)

Судя по этому эпизоду, Гаспарову случалось отдыхать на черноморском побережье Кавказа, и он видел собственными глазами, как в море погружается, закатываясь, солнце. Но автору «Слова» вряд ли случалось отдыхать на черноморском побережье Кавказа, и вряд ли он видел, как в море погружается, закатываясь, солнце. Всем известно, что солнце садится на западе, и что Чёрное море по отношению к Русской земле находится на юге. Следовательно, русин XII века никак не мог вообразить себе картину солнца, на закате погружающегося в море. В его мире солнце на закате должно было скрываться за Угорскими горами (за Карпатами).

Есть у Гаспарова и такие глупости, которым рационального объяснения вообще не подберёшь, как ни старайся. В начале похода Игорь говорит своим воинам:

Хощу бо, рече, копие приломити
конец поля Половецкого
съ вами русици
хощу главу свою приложити
а любо испити шеломомь Дону

А вот что видит здесь Гаспаров:

То обстоятельство, что копьё Игоря ломается не о вражеское оружие (как в обычном изображении единоборства), а о вражескую землю-«поле», сообщает этому образу связь с земледельческой символикой пахотой — («севом»).
(с. 44)

Князь-воин, ломающий своё копьё «о вражескую землю»! По-моему, такую картину только в наркотическом трансе можно увидеть:)

Ещё один смешной эпизод:

... в тексте «Слова» выстраивается триада «волк — тур — пардус», семантическим вариантом которой является зверь со стремительным, стелющимся по земле бегом.
(с. 292)

Вот вам картинка, изображающего дикого тура, истреблённого охотниками в 17-м веке, в сравнении с человеком и домашней коровой.

Можете представить себе этого тура «со стелющимся по земле бегом»? Я не могу. А Гаспаров смог! :)

Несмотря на все эти одиозные примеры, число которых можно было бы умножить многократно, книга Гаспарова заслуживает самого серьёзного внимания. Если, конечно, уметь отделять зёрна от плевел. Вся соль в том, что Гаспаров рассматривал «Слово о полку Игореве» как текст преимущественно художественный, что позволило ему раскрыть важные реальные особенности этого памятника. Носителям конкретно-исторического мышления такой подход недоступен, их представления заведомо беднее (сплошь и рядом они не понимают, что в данном тексте, несмотря на его чрезвычайную насыщенность исторически точными деталями, «логика мифа подчиняет себе логику реального повествования»).

... миф определенным образом коррелирует с исторической реальностью: он строится, используя какие-то частицы реального опыта, но при этом перекладывает и преломляет эти частицы в различных сочетаниях и проекциях. Возникающая таким образом мифологическая модель мира оказывает мощное обратное воздействие на реальный опыт, определяя, что и как будут видеть носители этой модели в окружающей их эмпирической действительности.
(с. 136)

К сожалению, Гаспаров в своём азарте первооткрывателя мифологем нагородил много чепухи. Его читателю придётся всё время быть начеку, не растекаясь мыслию по семиотичну древу. Я должен также предупредить вас, что текст Гаспарова может показаться занудным; читать его книгу без серьёзной мотивации, просто «для общего развития», будет очень тяжело.

А вот для читателя, планирующего серьёзно изучать «Слово о полку Игореве», книга Гаспарова должна войти в обязательный минимум.

Надо бы ещё сказать пару тёплых слов о позорном издательстве Аграф, выпустившем книгу Гаспарова в 2000 г. Но это для самых терпеливых, под спойлером.

Жаль, что романы Энтони Троллопа не издаются, до сих пор в доступе был только роман «Барчестерские башни», а «Смотритель/Попечитель» - это первая часть, и читая продолжение некоторые нюансы могли быть поняты превратно. Скромный, деликатный священник Хардинг является смотрителем богадельни. На его попечении несколько стариков, которые уже не могут заботиться сами о себе, кто-то в силу старости, а кто-то после травмы и т.п. Богоугодное заведение существует уже много лет, оно было открыто по завещанию зажиточного торговца, в котором он описал все особенности устройства и управления богадельней. Семейство священника невелико, он уже вдовец, старшая дочь удачно замужем за архидьяконом, а младшая Элинор - девица на выданье проживает с отцом. Интрига истории (во всяком случае для меня) состоит в весьма оригинальной личности жениха Элинор. Он затеял судебную тяжбу с будущим тестем! При том, что объективных претензий нет (например, что попечитель обворовывает стариков, или как-то еще притесняет), и в свою невесту он действительно влюблен. Вот такой выверт у честного-благородного-принципиального правдоискателя. Из занятного - ух какая отповедь и прожарка журналюгам и морализаторам))), громит их автор из всех орудий. Из занятного2 – удивительные законопроекты обсуждают в парламенте))

Билль о надзоре за монастырями давал каждому протестантскому священнику старше пятидесяти лет право обыскать любую монахиню, заподозренную в хранении крамольных писаний или иезуитских символов.

В следующем романе из цикла уже как-то потише)), не так яростно и многословно). Большое спасибо переводчикам, что удалось рассказать сложную романтическую историю без закатывания глаз и заламывания рук, и даже сохранив курьезные фразы.

Австрийская писательница послевоенного времени, очень женский роман, написан от первого лица, представляет собой поток сознания героини, её мыслей, снов, видений, воспоминаний. Причём героиня в данном случае не просто раненная жизнью, войной или мужчинами, но реально психически больная женщина, не способная о себе сама заботиться, связно выражать мысли. Повествование всё время уходит в бред, то отец-убийца в виде крокодила, то параноидальные трактовки поведения других людей и событий. Малина - это имя мужчины, с которым героиня живёт, и он то ли ей хочет помочь и вылечить, то ли её убивает, доводя до суицида. Язык красивый, поэтичный, но книга мне не понравилась: всё построено на этом больном мышлении жертвы, которую никто не понимает, и ей плохо, и такая она вся сломанная - очень эгоцентрично, запредельная замкнутость на себе, на своих переживаниях, когда все остальные персонажи существуют только как что-либо мне дающие или отнимающие.

Все, теперь на серьезных щах могу вые**ваться тем что читаю классическую классику(был конечно когда-то еще Гомер, не Симпсон. Но это было так давно и вообще не правда, что в общем-то не считается), а не вот этих всяких новомодных Шекспиров, Дюма, Достоевских и всяких прочих в том же духе...

А если серьёзно, то захотелось почитать чего-то легкого и прямолинейного, после всяких тяжелых фэнтези, фантастик и прочих комиксов... И взор мой пал на тоненькую книженцию с классической древнегреческой трагедией, волею судеб оказавшейся на моей книжной полке(а все мы помним что судьба предопределена богами  и Мойрами, которым подчиняются даже олимпийцы). Короче судьба

Сразу скажу, предисловие и комментарии известного филолога, которые "открывают путь к широкому, многогранному постижению великого текста.." не читал. Потому, видимо, постижение вышло поверхностным и однобоким. Ну да и фиг с ним.

Что мы имеем. А имеем мы двух мертвых сыновей Эдипа, которые закололи друг дружку; царя Креонта что похоронил одного в почестях и повелел оставить на поругание труп другого; двух дочерей Эдипа, одна из которых, Антигона, клала хрен на приказы царя и предпочла захоронить второго брата, не смотря на все кары не небесные; ну и куча других статистов, в том числе хор мальчиков-зайчиков, т.е. хор старейшин.
Ну собственно на этом и все. Антигона пошла против указа царя, прикрываясь законами божьми и кончила трагично. Царь до конца упорствовал в своей тирании и безумстве, в итоге он конечно осознал свой косяк, но было поздно, ведь Аид не отпускает из своего царства никого и никогда. А хор где-то на заднем плане переобувался со скоростью флюгера на зимнем ветру и поддерживал то Антигону, то царя.

Короче, все мудаки, но истина восторжествовала, хотя никому радостно от этого не стало.

Простоватая, наивная, но трагичная трагедия и просто годнота. Что-то про верность семье, долгу, принципам и неразрешимые противоречия

9.378 предопределеностей судьбы из 10 самовыпилов по дурости

Нет, непонятно мне все это... Чем чаще я думал об этих вещах, тем меньше понимал и тем большее беспокойство терзало меня. А также страх, что я один не такой, как все. Я не в силах общаться с целым миром. Ну о чем я должен рассуждать с людьми? Ну как? Не знаю...

Все прочитанные нами когда-то книжные строки не исчезают вникуда, не растворяются в воздухе, не уходят в небытие, живут в нас до поры до времени, удобно возникая при случае, выстраивая в уме некий хрупкий мостик - между книгами, между авторами. Разные страны, времена, жанры, стилистика, а мысли при этом удивительно схожи, грустные часто мысли. Лабиринты чужих мыслей и непростых раздумий - много их живет, увеличиваясь с каждой прочтенной книгой...

Кто придумал однажды эту дурацкую идею (посмотреть бы на него), что надо быть, как все, не выделяться? Все любят общаться - и ты иди в народ, чего стоишь, как бука? Неловкие паузы в разговоры - фу-фу-фу, страшное зло, немедленно их заполни. Угождай людям, нравься. Делай всё, чтобы тебя полюбили. Да не таким, как сейчас - робким, нелюдимым, донельзя застенчивым... Ах, не хочешь изменяться? Общество быстро запишет в высокомеры, "себе на уме", заставит, вынесет приговор: не такой, а значит, неправильный... И не таких переламывала эта махина, называемая социумом...

Навечно останешься не таким, парией; здравствуйте, комплексы, страхи...

История молодого японского юноши Ёдзо - это именно такая, тягучая, душераздирающая, невероятно печальная история комплексов длиною в короткую жизнь. Неглупый парень, запутавшийся в себе, в своих мыслях и чувствах, варящийся в них слишком долго и слишком рано перегоревший. Отчего-то верящий всем вокруг и не доверявший лишь самому себе. Не скрою, я искренне симпатизировала герою почти всю книгу, прекрасно понимая на собственном опыте, как живется на этом свете людям застенчивым...

И хотя методы, выбранные им для общения с миром, я большей частью не одобряла, не видя в них абсолютно ничего полезного, а скорее одно лишь вредное, хотелось, чтоб все у него однажды наладилось, получилось. Было в нем что-то такое... искреннее, настоящее. Хотелось счастливого финала, да только забывала я опрометчиво все время, что читаю книгу японского автора - не в чести у них счастливые концовки...

Беспрерывно думалось: ах, если б все в его судьбе сложилось иначе - больше понимания и сочувствия родных (ну малость же, согласитесь?), больше такта от сотоварищей, больше этих самых друзей - и настоящих, а не абы кого. Слишком много этих "если", ведь мир, как следует из книги, не создан для таких, как он: ранимых, нежных, чересчур чувствительных натур, боящихся обидеть кого бы то ни было, боящихся отказать, не ценящих себя настоящих, не верящих в себя...

Оттого столь горьки строки этой небольшой по объёму повести: в них боль и драма, бессильные слезы отчаяния, неотступное желание покинуть жизнь еще до срока, бегство от одиночества и его же поиск. Тяжело читалось, правда... Нелегко вообще быть сторонним наблюдателем, когда молодой мужчина, перед которым открыты все двери жизни, кидается в реку или подсаживается на наркотики. Нелегко находиться по ту сторону (книжных страниц) и быть бессильным как-либо помочь, хотя к чему тут утешения. Ёдзо, кажется, не верит уже в хорошее бескорыстное к себе отношение, много горечи в исстрадавшем сердце.

Слишком много черного, грязного, плохого к двадцати с чем-то годам. И даже юмор уже не спасает. Глупая вообще это была изначально затея - скрыть под маской шута, вечного весельчака невидимые миру слезы и страхи.

И вот тот самый мостик между мастерами слова. А я ведь слышала уже о подобном, я читала его искрометные, полного юмора рассказы, хохотала в голос и даже не представляла себе при этом, насколько его душу заволокли мрак и отчаяние, беспросветная грусть. И точно такое же сравнение себя с другими, и точно это же обвинение "Я не такой, как все", и вечные поиски, как исправить это...

Видите сходства? Необщительный, замкнутый? Работай над собой, старайся лучше. Неправильный. Несчастлив? Да как ты смеешь? Исправляйся...Вот и маются по жизни неприкаянно из-за навязанных кем-то стереотипов. Михаил Зощенко (а выше я говорила именно о нем) пытался докопаться до истоков своей "ненормальности". Ёдзо, герой автобиографического произведения Осаму Дадзая, о причинах своей инаковости не размышлял - он просто пытался стать тем, кем он не мог быть, притворяясь и страдая.

Постоянно люди ввергали меня в панический ужас, я уже уверовал, что не состоялся как человек, и все это выливалось в то, что я скрывал свои терзания в тайниках души, усиленно маскировал меланхолию, нервозность, закутываясь в одежды; наивного оптимизма, все более становился паяцем, чудаком.

Калечило его общество... Бордели, наркотики, алкоголь, "дружба" с сомнительными личностями, скоропалительная и странная женитьба - избранный короткий путь для вливания в общество оказался на деле же длинным и опасным, и не только для героя. Из аннотации к книге узнала с прискорбием, что сам автор прожил на этом свете до обидного мало, предпочтя однажды добровольно уйти из жизни. Оттого и читается, кстати, книга на порядок грустней - видимо, собственные мысли вложил он в уста своего Ёдзо. Страшно, если представить, что так...

Я не понимала поведение героя. Я - признаюсь честно - его даже временами осуждала, корила по-дружески: что же ты делаешь, ну нельзя же так...

Проносилась перед глазами чья-то чужая жизнь, ставшая на время чтения такой родной, такой настоящей. Лилась исповедь, к концу становившаяся ещё более грязной и чёрной, но неполноценным он не был. Непонятый, покинутый, отчаявшийся, обессиленный - кто угодно, только не неполноценный. Трагедия жизни, вина общества и человека, много "если". Одна из самых меланхоличных и одна из самых прекрасных книг...

Продолжаю разбираться с "эдиповым комплексом". Хотя в этой трагедии царя Эдипа уже нет, оставшимся персонажам предстоит расхлебывать последствия случившихся с ним событий. Сыновья Эдипа, Этеокл и Полиник, погибли, сражаясь друг с другом за фиванский трон, после чего Креонт, брат матери и жены Эдипа Иокасты, запрещает хоронить Полиника, его тело брошено на растерзание бродячим псам и стервятникам. Антигона нарушает этот запрет и обречена на гибель, а ее жених, сын Креонта, Гемон, разделяет ее участь... Вот мы привыкли говорить "шекспировские страсти", а античные драматурги Шекспиру по уровню страстей и кровавости ничуть не уступают.
Можно поразмышлять на тему, страдает ли Антигона за грехи отца - все хорошо знают, что такого натворил Эдип. С другой стороны, ее отец совершал свои грехи по неведению, а значит, не так уж виноват. Мне показалось интересным, что Антигона вообще делает самостоятельный выбор, а не выполняет волю богов или отвечает за чьи-то преступления, как это обычно бывает в древнегреческих трагедиях.
Прежде, три года назад, я читала переложение "Антигоны" от Жана Ануя и высоко его оценила, теперь настала очередь первоисточника. Но у Ануя несколько иной посыл - его пьеса была написана в годы второй мировой, и одним из ее мотивов явилось сопротивление власти ради благого дела, противопоставление личности государству ради справедливости. У Софокла Антигона идет против приказа дяди, потому что долг велит ей похоронить брата, родовые связи для нее важнее общественных связей, а закон божий важнее человеческого. Насколько мне помнится, у Ануя Креонт выступал не менее трагической фигурой, чем Антигона, впрочем, и у Софокла ему досталось. Однако тот факт, что я хорошо знала, чем кончится трагедия, немного мешал ее восприятию.
Читала пьесу в трех переводах - Зелинского, Шервинского и Мережковского. Два последних понравились мне больше, чем первый, но комментарии к Зелинскому интереснее.

Многообещающее начало перетекло в какую-то безумную фантасмагорию. Мужчина был в супермаркете с маленькой дочкой. Она исчезла. Приходится с этим жить. СПОЙЛЕРЫ. Пока ГГ еще переживал это, говорил жене, отдалялся от нее, искал дочь - это была книга о жутком горе, меняющем всё. Но потом началось что-то очень странное. Визиты в прошлое - видения о молодости родителей. Странные друзья, один из которых впал в детство. Беседы с премьер-министром об этом друге, которого тот хотел (да, в том самом смысле - а еще вернуть на пост в политике). Смерть этого друга, многокилометровые таскания замерзшего трупа взрослого мужчины. Какие-то отвратные и странные роды жены. Какие-то маловразумительные пособия по воспитанию детей, которые пытаются протащить и обсуждают. Какие-то дикие аварии и спасения пострадавших водителей. Мешанина невразумительных кусков. Произведение стало рванным, странным. К нему начала очень подходить обложка - на ней изображен читатель, хватающийся за голову от происходящего.

1001 books you must read before you die: 418/1001.