Рецензии на книги издательства «Новое литературное обозрение»

Итак, она звалась — Людмила..
Так могла бы начинаться поэма о пронзительной и мимолётной, как тень мотылька на ладони, любви Люси Савицкой и поэта Константина Бальмонта.
Пейзаж внешних событий этой любви и правда напоминает «Онегина», но вот его подробности, не только очаровывают какой-то небесной и терпкой свежестью чувств (однажды, я шёл со своим смуглым ангелом по парку, и карий мотылёк трепетно коснулся её чуть выше плеча, поцеловал… я разумеется нежно приревновал и поцеловал это место, на котором были капельки пота от жары. Мои губы — были словно бы тенью улетевшего мотылька.. и пот пыл сладостно-терпок, на нём были следы пыльцы с крыльев мотылька. По сути, мои губы и мотылёк назначили друг другу свидание на шее самой прекрасной женщины на земле, но по времени разминулись. Вот на что похожа любовь Люси и Константина).

Начиналось всё почти банально (в любви нет банальностей: есть робеющее и спотыкливое сердце и столь же робеющие, побледневшие как гимназист на свидании, повороты судьбы), как почти всегда начинается всё самое гениальное: когда б вы знали из какого сора, растут стихи, не ведая стыда..
Совсем ещё юная Люси, несовершеннолетняя, отправляется с мамой в Париж, где влюбляется в эдакого французского Ленского, разумеется, влюбляется вечной любовью (в этом возрасте по другому никак: любовь вечна, мир адекватен, жизнь прекрасна.. может это и есть — рай? Или сон о рае..).
Роман развивается сердцекружительно быстро, как часто бывает в любви, когда по всем законам эйнштейновой теории относительности, с увеличением скорости, время замедляется, и даже может совсем остановиться.

Мир блаженно замер для влюблённых, осенняя листва в гостеприимной лазури, смешалась с доверчивой пестротой вернувшихся весной из жарких стран, птиц.
Влюблённые пережили за пару недель, несколько лет «сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье», эти романтические строчки Пастернака, прекрасны, но.. не когда мама стоит в комнате и наблюдает за этим с энтузиазмом чуточку ошарашенной кошки.
Влюблённые ещё не знали, что в остановившемся мире, пронеслись года, Люся родила прекрасного ребёнка, во Франции, и, разрываясь между бытием и бытом, ещё нежно путая их своим молодым сердцем, выбрала бытие — творчество, театр, и на время отдала ребёнка в детский дом.
Ребёнок умер..
Эта цветаевская трагедия отразилась на всей жизни Людмилы.
«Ленский» в это время пал на дуэли с жизнью и с женским сердцем: он отстранился от несчастья женщины, всё свалив на неё, и был убит: вечная любовь к нему, мигом погасла, как свеча у окна, в сердце Люси.

Но всё это будет потом, а пока, юную бунтарку, оберегая от скандала, увозят к «тётке, в глушь», но не в Саратов, а в село с небесной топономикой: Лазаревку, близ городка с земным названием изувеченного сердца: Короча (белгородская область).
В это же время, к своему другу в соседнее село, приехал опальный поэт Бальмонт, с женой и ребёнком.
Между 40-летним поэтом и несовершеннолетней (по тем временам) Люсей, полыхнул роман.
Мама Люси, по всем законам романов, ни о чём не подозревала, и с радостью пригласила пожить к себе скандального поэта… Для Люси это был ласково сбывающийся сон, словно оставленный кем-то возле окна Люси, распустился цветок.
Для жены Бальмонта, Кати, — это был тоже сон, привычный кошмар.
Она героически мирилась с любовными увлечениями мужа, и быть может сравнивала себя с рыцарем, борющимся со Змеем Горынычем: срубишь одну голову  — вырастают две женщины, то есть головы.
Бедная Катя по-женски смирилась с любовными увлечениями мужа и вмешивалась лишь когда эта связь грозила похитить её любимого навсегда (это в сказках, драконы похищают девственниц прекрасных. В жизни — прекрасные золотоволосые драконы похищают сорокалетних мужчин).
Катя знала, что ревность первой жены Бальмонта, довела его.. до самоубийства: он вышел в окно, в лазурь.
Спасло лишь то, что это был 3 этаж (но в трагическом воображении поэта — 300-й).
Бальмонт остался хромым на всю жизнь, как Байрон.
Выходил в окно он уже не в первый раз: при всей трагичности суицида, было в нём и что-то забавное, в его «флирте» с окнами, синевой, ангелами..

Было в Бальмонте что-то, в смысле его любовных увлечений, похожее на милого непоседу Паганеля, из фильма Дети капитана Гранта.
Однажды, влюбившись… в творчество Ибсена, он загорелся желанием выучить шведский язык.
И выучил!
И лишь потом с грустной улыбкой узнал, что Ибсен… писал на норвежском.
Шведский — был его очередным флиртом с синевой окна.
Разумеется, в первый раз Бальмонт выбросился в окно не из-за этого, но было бы забавно, согласитесь.

Итак, в глухой деревеньке, вместе с юной Люси, поселился 40-летний поэт, называющий свою девочку: Лелли, в честь стиха Эдгара По.
Ничего не напоминает?
Да, Лолиту Набокова (Лолита — эхо стиха По — Аннабель Ли).
Роман закрутился столь быстро и страстно, и мир вне влюблённых до того остановился, что даже показалось, что мир, блаженно прикрыв свои голубые глаза, слегка попятился во времена Прерафаэлитов, Перси Шелли, Мэри Шелли..

Через много-много лет, 40-летняя Люси будет прогуливаться по Римскому кладбищу и нарвёт фиалок возле могилки любимого Перси Шелли, и отошлёт их в письме, другому своему любимому поэту — уже седому, но по прежнему влюблённому в свою «девочку Люси», Бальмонту.
В одном стихе, Бальмонт назовёт себя — братом Шелли..
И вот тут следует сделать любопытное отступление, мистическое.

Вы замечали, как мимикрия бабочек, порой столь изысканна и художественна, что во много раз превышает способности хищников, заметить всю эту роскошь? С них хватило бы и меньшего..
Большая часть художества и актёрства бабочки (эти изумительные осенние подпалинки крыльев с узорами Леонардо или завечеревшего пейзажа на древнерусских иконах), уходят словно бы в никуда, в пустоту, и похожи на молитву одинокого.
Такую красоту видит не хищник, а человек, да и то не всякий: ребёнок, влюблённый, поэт..
Было что-то подобное и в жизни Люси, но ещё более очаровательно, это сказывается в движении времени, как бы рифмуя судьбы из разных веков.

Дело в том, что Бальмонт — и внешне и душой, изумительно похож на друга Перси Шелли — Эдварда Трелони, пирата, того самого, кто после гибели Шелли в море, во время сжигания его тела на берегу, бросился к костру и выхватил из него сердце Шелли.
Бальмонт мог бы написать чудесную поэму о том, как Трелони, с сердцем друга, один, на яхте, сквозь тёмные волны и грозы, плыл к Мэри Шелли, разговаривая с сердцем Шелли.
Это было в духе милого непоседы Паганеля-Бальмонта: предложить Мэри… вслед за сердцем, и свою руку.
Трелони был первым человеком на земле, кто предложил женщине два сердца, и одну руку.
Причём одно сердце — буквально.
У Бальмонта словно и правда было два сердце: он любил за двоих..

Мэри потом всю жизнь ходила с обгоревшим кусочком сердца Перси, на груди, а основную часть сердца нашли после её смерти в её ящичке, где были сокровища женщин всех времён: волосики умерших детей, и сердце Шелли, завёрнутое в рукопись его поэмы — Адонаис.
Ходили слухи, что кусочек сердца, взял себе и Трелони, завещавший себя похоронить рядом с Перси Шелли, чей прах захоронен в Риме.
К слову, сердце Шелли разобрали его друзья и подруги, дело даже дошло до драки, и всё же большая часть сердца, дышавшее лишь своей любимой, было захоронено с Мэри.
Позже, непоседа Трелони предложил руку (две штуки) и сердце (одна штука), инфернальной сестрёнке Мэри — Клер Клермонт, так же влюблённой в Шелли: ей не досталось его сердца и она попросила похоронить с ней подаренный им платок в фиалках.

Теперь пару узоров: Трелони родился и умер 13 числа. В 13 лет убежал из дома и нанялся юнгой на корабль, плывущий в Индию.
Индия займёт особое место и в жизни Бальмонта, где он бывал и которая часто мелькала в его стихах, как и пиратство: словно корсар Трелони, он брал женщин на абордаж.
Бальмонт в 13 лет осознал что он поэт и отправился в Индию духа, как сказал бы Гумилёв.
13 числа он выбросился из окна. 13 числа рождались его возлюбленные.
Жён у Бальмонта и Трелони было — 3. Впрочем.. и мужей у Люси — 3.
В конце жизни, Трелони посадил во дворике своего дома, очаровательный тропический сад, и населил его дивными красными птицами.
Бальмонт в конце жизни, старый и измученный алкоголизмом, нервным расстройством (наследство мамы), ходил во дворике дома для сумасшедших и разговаривал с какой-то таинственной красной птицей..

Но всё это будет в сороковые года 20 века, а пока, 40-й Бальмонт, за революционные порывы сосланный в глушь, переводит полное собрание сочинений своего любимого Шелли, и словно бы воскрешает волшебный портал времени, свободной, порхающей как мотылёк, любви, о которой мечтал Перси Шелли.
Любовь Люси, на которой она нежно ворочается, словно после сна, как ворочаются на крыльях постеленных, как на белоснежной постели, испещрённой улыбчивыми складочками, похожа на сон Перси Шелли: Люси, была его чудесной и ненаписанной поэмой.

Ах, каким изящным движением души прошлых веков, похожих на проснувшиеся и нежно потягивающиеся после сна странички романов Джейн Остен и Бронте, веет от такой строчки Люси своему Бамонту (игривое сокращение, на манер её 3-летнего братика).

Милый Бамонт, что вы хотите в благодарность за присланный вами томик Перси Шелли?
Хотите.. положить мою голову к себе на плечо и сидеть так тихо-тихо и долго-долго?

Юная Люси придерживалась свободных взглядов на любовь: она сразу сказала Бальмонту, что у неё есть жених в Париже, и жениху сказала про Бальмонта, нежась в постели и мечтая о том..- так мечтает рука влюблённого, медля на белой странице листа, — как, предвосхищая «Мечтателе» Антониони, они будут жить вместе: Люси, «Онегин» и «Ленский».
Жена и ребёнок Бальмонта — отдельно, а то вышла бы не поэма Шелли, а рассказик Аверченко.
Для Люси, как и для пантеиста любви — Шелли, тело, тоже было душой, а душа мечтает обнять весь мир.
И если Байрон мечтал поцеловать в одних устах, всех женщин мира, то для Люси, поцелуй с мужчиной, был неким спиритом, рассказывающим тайну души его и своей, раскрывающий то блаженное единение между душами, разбивающее стену между душой и телом, между Я и Ты.
Она прямо сказала жениху: если ты меня любишь — люби меня целиком, такой какая я есть.

Но что забавно, сама она была не готова к зеркальности подобных отношений.
Может она и была права в чём то.. если птица летает — это естественно.
Если пытается летать слон или тополь, это мило, но чуточку жутко, особенно ночью.
(Хотя как по мне, если ты делаешь больно любимому, то это именно полёт слона)
Это измена своей природе.
Так Ференц Лист однажды сказал: иногда, изумительная точность в переводе — граничит с изменой.
Люси была переводчицей и в любви и в душе: она переводила себя на язык.. нежных рук, читавших её как поэму, и одновременно, переводила и любимого человека, на язык нежности своей души.
Была в этом пряная оскоминка реинкарнации и маленькой смерти..

В этом плане, любопытна дуэль между мужчиной и женщиной: в письмах Люси и жениха.
Живя в Париже, ревнуя её к Бальмонту, он написал ей письмо, упомянув о некой актрисе, которая влюблена в него по уши, но он, держится.
Попытка заставить ревновать Люси и выставить себя героем.
С точки зрения мужчины, это было беспроигрышное и тонкое письмо (господи, иной раз кажется, что мужчины в любви — дети, или идиоты).
Наш Ленский искренне написал: Она искренна, она чиста, сильна, она не способна принести свой идеал в жертву!
Несчастный.. он хотел выставить себя героем, которого не смогла искусить такая идеальная женщина.
Он даже не понял, что этими словами «невинными», вложил в руку Люси револьвер и приставил к своему лбу (вместо револьвера вполне могла быть и лопата, хлыст..).
Каждой женщине понятно, что тут едкий подкольчик противопоставления.
Фактически — акт самоубийства..

Я не просто так упомянул про Лолиту.
Но в данном случае, Люси, хотя и несовершеннолетняя, но ей уже 20 лет, и плотское соприкосновение в письмах, сами письма, как бы обмокнуты в вечернюю лазурь, как печенье Мадлен в романе Пруста, в липовый чай, тающий потом во рту причастием тёплого воспоминания.
Что вспоминают сердца и уста Люси и Бальмонта? — Рай, где тела ещё не были смирительными рубашками для души, не мешая равноправно обнимать любимого человека, стих, далёкую звезду..
Письма Люси к Бальмонту — это какое то небесное издание «Лолиты».
Сбывается какая-то заветная сказка любви.
Мы ведь все ожидаем от любви — сказки.

Представьте на миг, что со взрослой, изувеченной душой и судьбой Гумберта, любящего девочек, происходит волшебное превращение, как в Аленьком цветочке Аксакова, и чудовище превращается в огромное и нежное существо, размером.. с дом, и у него на раскрытой ладошке, танцует юная душа. Нет, дождик танцует.. гладит его.
Это же чудо..
И как же очаровательно звучит, когда это маленькое существо «на ладони поэта» — на письме! Говорит ему: Ах, Бамонт.. вы знали много, много женщин, но вы совсем не знаете женщины..

Боже мой! Неужели мужчина не понимает, что  женщина в любви — утрачивает возраст, как гравитацию, словно она возвращается на родную и ласковую планету, где она легка и крылата.
Женщина в любви — тысячекрылый ангел, исполинский ангел с тысячелетней душой..
Было забавно и ужасно мило наблюдать за тем, как совсем ещё девочка, учит взрослого Бальмонта: дождик на ладони, сон на ладони, учит поэта, нежное чудовище!

Ах, были же времена.. когда душа — равнялась слову, слово — действию и телу, и потому что-то ласково-райское сквозилось в жизни, как синева в осенней листве, напоминающая незабудки.
Для Люси, этой нежной души, даже мгновение жизни без любви и ласки, было сумасшествием и болью.
Что-то ангелическое пробуждается в теле Люси, когда она, обнажённая, стоит у зеркала и целует свои смуглые плечи, руки..
Она дарит себя — себе, своим губам, и губы, как обнажённые пальцы ангела, раздетые до света пурпурного..
И весь этот нежнейший спиритуализм мастурбации, одиночества… свершается пред мысленным взором Бальмонта, с чисто женским кокетством, и письмо становится зажжённым окном в ночи, возле которого, под дождём, озябший и мокрый.. но счастливый, стоит ангел.

Ах, милый.. шпилька упала с волос, на письмо: она хочет к вам..

Из какого это романа Остен? Или стиха Шелли?
Это из письма Люси.. это из писем влюблённых всех веков, похожих на единую поэму.
Платонов хотел собрать письма разных влюблённых, и издать их как повесть: однажды любившие..
И сам Платонов в письме любимой, писал в духе Люси, в духе тысячелетнего ангела в нас: любимая.. это письмо увидит твоё милое лицо раньше меня. Завидую ему.. Его будут раньше меня держать и ласкать твои милые, смуглые руки..
Да, шпилька упала, поцеловала письмо.. нетерпеливое!
А у читателя и через века, сердце замерло в груди..
Какая-то прелестная синестезия любви, когда душа, разлучённая с любимым, рвётся к нему, покидая границы тела.
Почти овидиево превращение любви, души — в шпильку..
Не поэтому ли, женщины так любят целовать цветы, ласкать ими своё лицо, грудь.. а мужчины так любят целовать руки женщины? Почему? Да нравится мужчинам целовать женские руки, и есть за что.. да и колени, и… ладно, лучше мне остановиться.
Ах, какой в этом утончённый, небесный эротизм!
Так бретелька ночнушки нежно соскальзывает с плеча смуглого ангела… так шпилька с волос падает на письмо, обнажая перед зачарованным мужчиной — душу.

А как вам такая строчка, похожая на качнувшуюся сирень у вечернего окна?

Буду писать вам, Бомонт, когда вздумается — редко..

(суровый тон принахмуренных женских бровок и строк).
И в этот же день.. Люси пишет Бальмонту 4 письма. Так вздумалось!
Что день для влюблённого в разлуке? Века.. до вечера бы дожить, и там уже можно рухнуть в постель, седым существом, накрывшись одеялом, как помятым крылом..

Вообще, это похоже на русскую рулетку, когда человек из своей жизни и поведения, делает художественное произведение, как это было модно в Серебряном веке: стирается граница между творчеством и человеком.
У Перси Шелли это получилось гениально, ещё задолго до Серебряного века: его жизнь равна его стихам. Но поэтому он и рано погиб.
Бальмонт и Люси тоже в это играли. Именно — играли, как дети-ангелы.
И жизнь Бальмонта эта игра опаляла с разных сторон.
В одно время с Люси, у него была любовная связь с поэтессой Миррой Лохвицкой (сестрёнка Надежды Тэффи): их письма, нежно соприкасались в «полёте», сердцами и крыльями, как ласточки.

Свою дочку от третьего брака, Бальмонт назвал в честь Лохвицкой — Мирра.
Миррочка выросла и стала поэтессой, и в неё влюбился, по всем законам жанра.. сын Лохвицкой.
Но игра в жизнь и любовь, продолжалась: несчастный влюблённый играл роль Пьеро, а Мирра — гордой и игривой Коломбины.
Всё закончилось выстрелом в вечернем лесу..

Я знал о любвеобильности Бальмонта, но я.. не предполагал её размеров.
Это что-то грандиозное, такое и Зевсу не снилось.
В книге, примерно 130 стр комментариев, и почти каждая женщина там встречающаяся, даже мельком, как тень веточки сирени за окном — была любовницей Бальмонта.
Упоминается мельком юная подруга Люси. моя улыбчивая рука листает комментарии.. ну да, Бальмонт с ней спал.
Упоминается норвежка, переводчица Бальмонта.. — он спал и с ней.
И словно тени на балу Воланда, по лестнице комментариев проходят обнажённые тени женщин, десятки, сотни женщин… и со всеми спал Бальмонт!

В одном из писем мельком упоминается сестрёнка жены Бальмонта (все слышали, что в эмиграции наши писатели подрабатывали переводами. Бальмонт не исключение.. вот только за него переводили.. его любовницы! И он ставил своё имя в рукописи), переводившая за него — Гамсуна.
С грустной улыбкой листаю комменты. словно читая детектив, шепчу: ну не может быть! Может.. и с ней он спал.
Её он взял с собой в эмиграцию, а жена.. осталась в России (вторая).
В какой-то момент мне стало боязно за Марину Цветаеву: она просто обожала Бальмонта.
Мне было боязно за маму Люси.. Мне было боязно — прости господи!, — за кучера, с которым вечером Бальмонт ехал из соседней деревне к Люси через лес.
А если учесть, что Бальмонт называл себя андрогином, мне было боязно и за..  Бальмонта

Это не шутка. Бальмонт систематически насиловал свою жизнь, догоняя её как Пан — трепетную нимфу и валя её на траву..
После таких «приключений», судьба Бальмонта словно бы беременела «неведомой зверушкой», которой он разрождаося во время своих пьяных загулов.
Вроде читаешь милую строчку Люси о том, как она кротко напоминает ему: как там в Москве? Хорошо провели время? Эх, Бамонт..
Читаю комменты дрожащей рукой (там же живёт мой смуглый ангел! На миг перепугался за него, спутав века..).
Оказывается, Бальмонт поехал мириться с женой. Помирился.. да так, что хорошо так надрался и зарулил как лунатик в публичный дом, видимо, отмечая примирение с женой.
Бальмонт бы с грустной улыбкой сказал нам: перепутал «окно»..

Однажды Бальмонт написал Люсе: всё что моё — то твоё, как и я..
И вот, юная непоседа Люси, в лучших традициях романов Достоевского, рвётся в Москву.
Встречается там с Катей, женой Бальмонта, обнимает её, целует.
Мило сидят и пьют чай, а Люси про себя думает с улыбкой крыльев бесёнка за плечами: Катя.. а ведь ты — моя. Как и Бальмонт.

А как вам такой лунатизм женского эротизма?

Люси пишет очаровательное письмо Бальмонту, и в нём, инфернально рассуждает о Брюсове: хотела бы с ним встретиться, поговорить.. пишет в письме стих о Брюсове в стиле «Венеры в мехах», как наказала бы Брюсова и поставила бы свой каблучок ему на грудь.
И что же вы думаете?
С той же очаровательной, сомнамбулической лёгкостью, с какой шпилька с волос упала на письмо, письмо-лунатик нежно заблудилось, «перепутав окно» в стиле Бальмонта и отправилось прямиком.. к Брюсову.
Забавно, что ровно через 20 лет, в своём письме к Люси, таким же нежным лунатиком, босоногое письмо, по парижским ночным переулкам, дошло.. к прелестной — и, разумеется, несчастной - Дагмар Шаховской (любовнице Бальмонта: у неё было 2 ребёнка от него).

Неожиданно для себя я вдруг осознал, что письма Люси и Бальмонта наполнены столь ярким эротизмом, пред которым эротизм Генри Миллера — лишь лунатическая капелька пота, медленно скатившаяся по обнажённой спине женщины..
Правда, это небесный эротизм.
Люси переводила стихи Бальмонта на французский.
На самом деле, это больше чем секс: впустить в себя тёплое напряжение и цветение души любимого, впустить так блаженно-глубоко, как не снилось и телу в сексе, впустить до бессмертия и нежной памяти о рае, впустить до того ласкового и прозрачного предела, когда тебя ещё не было на свете и ты была лишь сиренью на ветру, ласточкой в синеве и августовским дождём..
И потом, всем этим звёздным размахом.. отдаться мужчине, в переводе, чуточку умерев и родившись вновь.
Французы называют оргазм — маленькой смертью.
Ах, только женщина знает все 50 оттенков маленькой смерти: женщина, в соприкосновении с живым словом, может постелить белый листок, как постель для любви, и вместе с дыханием любимого, его словами нежными, на этой постели будет кувыркаться рука, блаженно прищуренная от счастья..

Книга — композиционно крылата, и состоит из писем Люси к Бальмонту 1902-1904, и писем Бальмонта к Людмиле через 20 лет: 1920-1928.
Все иные письма — утрачены Бальмонтом.
Слава богу, что он вернул письма Люси времён зари их влюблённости.
Так ласковый демон Лермонтова проникает в окно спящей женщины..

И если письма юной Люси, это само цветение женской души, весна души, то письма Бальмонта (грустная акустика любви, словно он пишет на далёкую звезду и письма дошли только через 20 лет..), носят скорее дружески-деловой характер, но с нежной аурой запаха сирени у открытого ночного окна.
Для большинства, наверно это будут обычные письма, но для гурманов любви — тихий рай.
Если раньше Люси томилась и ждала писем Бальмонта, то теперь роли поменялись.
Людмила выросла,расцвела, она на равных общается с Джойсом, Пикассо, Андре Жидом, Кокто, переводит на французский Джойса почти за даром, к изумлению Джойса (в её переводе и по сей день во Франции читают Джойса).
Переводит она и Бальмонта: она стала нежным и крылатым аватаром Бальмонта, а Бальмонт стал маленьким, как ребёнок, на ладони Люси-ангела.
Она за это время много пережила: живя как ангел, Люси думала, что и те кого мы любим — ангелы.

Уже не живя со своим вторым мужем, но имея от него двоих чудесных дочек, она совершенно искренне ему написала о своей новой любви, надеясь на его понимание.
Но у мужчин видимо есть свой «перевод» с женского сердца, увечащий это сердце: он передал это письмо судье и при разводе Люси лишили её детей, с которыми разрешили видеться лишь пару часов в неделю, словно она чудовище, и даже когда одна девочка лежала в больнице при смерти, мать не допускали к ней, и несчастная женщина сходила с ума от бессилия и боли.

Связь Люси и Бальмонта, переросла в какое-то нежное инфракрасное качество нежных слов, воспоминаний, переводов, в которых по прежнему сплетались их души.
У Бальмонта начался период нежнейшего романа.. с руками женщины: он часто заканчивал свои письма так: целую твои трудолюбивые руки… Лобызаю твои милые ручки..
Перси Шелли писал: души влюблённых встречаются на устах..
Но иногда они встречаются и в письмах.
До этой книги, я ничего не знал о Люси Савицкой.
Теперь у меня есть ещё одна сестрёнка, наравне с Эмили Дикинсон, Рут Майер..

В середине 2000 г, на чердаке одного итальянского домика, нашли старый чемодан с неизвестными стихами Перси Шелли, сказкой Мэри Шелли.
У меня ощущение.. что жизнь и душа Люси Савицкой, это неизвестная и сказочная поэма Перси Шелли, найденная бесприютным ангелом на берегу моря..
Шелли любил свои стихи - не нужные никому - бросать в бутылке, в море.

При открытии всякой мерзости толпа в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.

Для начала проясню вопрос, послуживший причиной моей аберрации в отношении этой аудиокниги - а я слушала в аудио, в блистательном исполнении Ефима Шифрина - читая в бумаге или электронном формате, не осталась бы так надолго в плену заблуждения. Леонид Цыпкин - это не тот писатель Цыпкин, что признан самым продаваемым (после авторки " Мары и Морока") российским писателем. Тот, с суммарным тиражом в полмиллиона экземпляров, женатый первым браком на нынешней жене Shamana - Александр Цыпкин. Его до сих пор не читала, тут я не со своим народом, скупающим в количествах, несовместимых с жизнью. Кстати, о несовместимости с жизнью - автор "Лета в Бадене" был советским патологоанатомом, не профессиональным писателем и не достоевсковедом, что не помешало ему написать одну из самых глубоких и сильных книг о Достоевском.

Итак, история поездки четы Достоевских в Баден-Баден летом 1867. После хорошо оплаченного Катковым "Игрока",который свел их, пара отправилась в Европу, отчасти для того, чтобы деньги не отобрали кредиторы (Федор Михайлович, в современных понятиях, имел скверную кредитную историю), частью потому что все успешные русские везут молодых жен за границу, главное же - баденские казино. Достоевский был одержимым игроманом и всерьез верил, что сможет раз и навсегда поправить финансовое положение, сорвав большой куш. История безобразного (давайте называть вещи своими именами) вояжа, отраженная в дневниках Анны Сниткиной, достаточно известна, пересказывать ее здесь я не буду.

Однако внешняя, событийная сторона здесь не главное. В фокусе внимания переживания, чувства, воспоминания героя; поданные сквозь призму истории страсти_которая_не_любовь; сложности семейных отношений (а семья в итоге сложилась и Анна Григорьевна была куда более счастливой женой гения, чем Софья Андреевна, например); унизительное безденежье и двусмысленное положение в писательской среде; нездоровье, в равной степени врожденное и приобретенное; несвобода, связанная с материальной скудостью и проистекающая из подданства полицейскому государству (о чем Достоевский знал куда больше литераторов-современников); комплексы и внутренняя раздвоенность, которые делают его столь актуальным сегодня. Читавшие Набокова наверняка проведут параллель между Достоевским "Лета в Бадене" и Чернышевским "Дара"

Второй пласт повествования - поездка советского интеллигента из Москвы в Ленинград век спустя, история героя-рассказчика и многочисленные линии его близких, размышления о еврействе и антисемитизме, и о том, почему лучшими исследователями творчества писателя становятся люди нелюбимой и презираемой им нации. Модернистский роман Леонида Цыпкина устроен максимально неудобно для читателя, это сплошной сарамагоподобный кирпич текста, и тут стоит сказать о безусловном плюсе аудиокниги - помимо радости встречи с шифринским голосом, она дарит возможность познакомиться со знаковой книгой в режиме максимального благоприятствования. Знаковая, потому что вернулась на родину спустя годы после публикации на Западе, которого автор не застал - умер в 81-м, за двадцать лет до того, как Сьюзен Зонтаг наткнулась на роман на букинистическом развале, опубликовала о нем эссе, за которым последовали переводы на полтора десятка языков и возвращение текста в отечество.

Что ж, утешительный вывод: не все, что начинается плохо, так же и закончится. Семейная жизнь и мировая слава Достоевского, а также история книги о нем - тому подтверждение. И в третий раз - берите в аудио, Шифрин прекрасен.

Люблю я книги, в которых нахожу для себя что-то любопытное, чего не предполагала даже. А из этой я столько всего узнала...

Вот, живешь в 2024 году и как-то не думаешь особо о туберкулезе. А уж рассматривать недуг в контексте моды и красоты... Ну, то есть, мне бы даже в голову такое не пришло. А тут! Целая книга.

К слову об оде. Вот так, примерно, она звучит =)

Поступью бесшумной, словно летний воздух,
Кто приходит в прекрасном увядании? Ее глаза
Растворяются в лихорадочном свете; и на ее
Щеках румянец, как если б кончик
Пальца Красоты слегка нажал на них:
Увы! Имя ей — чахотка.

Я понимаю, мода вещь такая... Странная. Плюс всякая там вкусовщина. А красота, так та, вообще, в глазах смотрящего. И ещё делаем скидку на эпоху (даже, на эпохи, наверное, т. к. не одно столетие народ восхищался туберкулезом).

...болезнь, которая не только сопровождала природную красоту, но и придавала больной дополнительную прелесть...

Да так придавала, видимо, что молодые модницы имитировали недуг ("стремились выглядеть чахоточно"). Мода на не здоровье. Да уж =)

А "смирение перед лицом смерти"? Отсылки к нравственности, духовности. Фатализм, воля Божья, все дела. И теперь только надо уйти из жизни правильно и достойно. А чахотка, ну это, прям, лучший способ (в представлении романтиков 18 века, конечно).

Однако, мои глаза слегка на лоб полезли когда я узнала, что:
а) туберкулез это, преимущественно, женская болезнь,

Таким образом, чахотка как хроническая болезнь открывала пространство для выражения сущности женщины, ее истинного характера.

Туберкулез также стал служить знаком возвышенной духовности и привлекательности, и чахоточная женщина все чаще становилась эстетическим объектом

б) проявление чувственности

Туберкулез и сопровождавшие его симптомы конструировались как физическое проявление внутренней страсти и одержимости. Это был внешний признак гениальности и накала страстей, которые буквально горели внутри человека, отчего на его бледных щеках проступал румянец. Яркие, сияющие глаза и розовые, светящиеся изнутри щеки чахоточного больного воспринимались как внешнее отражение души, которая поглощала сама себя, сгорая изнутри и снаружи.

Ах, да! Ещё это "болезнь влюблённых" . Короче говоря, мифология мне показалась если не удивительной, то очень (!) любопытной. Как и попытки врачей объяснить причины возникновения недуга. Я уж не стану все тут цитатами заспамливать =)

Книга охватывает весь период восхищения чахоткой (от рассвета и до заката). В ней много ссылок на труды учёных мужей того времени. Отрывки из писем, фотоматериалы.

И я бы поставила более высокую оценку. Но местами там туда-сюда жевалось по сути одно и то же. Ну и читалась книга не на одном дыхании. Тяжеловато шла, и это при том, что мне было очень интересно. Думаю, тут дело в скучном сухом научном языке =)

Научно-полярное издание про такое явление в жизни и в архитектуре как хрущевки. Автор подошла к вопросу основательно и без негативной окраски. В контексте послевоенного и послесталинского устройства эти квартиры были мега желанные и современные. Списана идея блочного строительства с французских ашелемов. Во Франции подобные дома позиционировались как социально доступное жилье. В Советском Союзе как единственно возможные индивидуальные квартиры в определённый период времени не считая сталинок для элит. Чем очень понравилось - автор постаралась взять нейтральный с юмором тон, и сравнивая "а у них" и "а у нас" не было перегиба ни в чью сторону. Чем любопытно - как жизненное пространство определяло быт и мышление человека. Чем местами скучно (но необходимо) - куча цифр и статистики. В целом отличный труд на любопытную тему.

Крошечная и немного странная книга - буквально тетрадь с записями и рисунками, адресованными сыну героини. И всё же тут очень много чего есть: и всеобъемлющая материнская любовь, и альтернативная история, и божественное откровение, и страх от пережитого принудительного лечения. И с сюжетом всё в порядке (правда, это становится понятно лишь в самом-самом конце), несмотря на то, что эта книга вряд ли может (и должна) восприниматься как полностью самостоятельное и законченное произведение.
Вообще, довольно интересно было бы увидеть книгу, в которой были объединены все работы Линор Горалик, посвящённые Тухачевску, его обитателям и Бумажной церкви: и отдельные произведения, как эта книга, сюжеты из других книг (например, история отца Сергия из "Бобо"), и работы прихожан Бумажной церкви с сайта Линор, и т.д.

...на стенах висят портреты Сахарова и Солженицына, но этот рассказ свободен от идеологизированности.

Н. Эппле, "Неудобное прошлое", 2022

Если по мере чтения я испытывал то негодование, то раздражение, то неловкость за автора, то получал серию фейспалмов, к концу книги осталось только разочарование. Как же, столько пиара, столько шаблонных и искренних хвалебных отзывов, а в итоге текст просто не стоит внимания, зачем столько времени потрачено? Автор обещал серьезно поговорить о том, как либеральной интеллигенции выкрутиться, заставить народ считать советский период одним большим преступлением, но при этом не раздразить этот самый народ, а остаться для него рукопожатым голосом совести.

На деле же перед нами рыхлый текст, состоящий из трех частей. Первая – бессвязный набор текстов о том, что осуждать надо, с некоторым фокусом на отмечании дня жертв политических репрессий и табличках «последнего адреса». Потом автор внезапно переключается на статьи об опыте других стран, уровень изложения в которых падает до уровня плохой статьи в Вики. Столь же внезапно покончив со справками, автор опять вываливает на читателя ворох бессвязных текстов, заметок и абзацев о том, что надо осудить советский период. Разницы по содержанию между первой и третью частью особо нет, перерыв на Испанию с Аргентиной смотрится инородно (но читался куда лучше, чем, рискну предположить, ворох авторских колонок и статей, отчаянно неуклюже сведенных в книгу).

За хромой формой проглядывает печальное содержание. Авторский посыл состоит в том, что во второй половине 80-х – начале 90-х работа с народом новой властью и интеллигенцией была проведена плохо, не было ни системности внушения, ни уважительного подхода, только давление и грызня за власть. Вот если все сделать еще раз и правильно, то и Сталин перестанет быть одним из факторов современности и одной из самых популярных персон в России, и настанет гражданский мир. Вот сейчас произойдет прорыв памяти, сейчас возьмем все правильное из опыта других стран, в основном из разных фашистских и военных диктатур, и все косяки перехода к капитализму, вся российская специфика отпадет, а осуждение советских репрессий станет краеугольным камнем национальной идеи, ведь страдания объединяют.

В чем-то автор действительно прав. Попытка внушить народу новую историю, где все не так, как казалось при советской власти, действительно провалилась и бумерангом прилетела по тем, кто внушал. Прав и в том, что страдания объединяют. Именно поэтому память Великой Отечественной по-прежнему так важна для населения России, и именно поэтому, надо полагать, столько усилий тратится на попытки ее дискредитировать, сделать из фактора единения и гордости чем-то неудобным, ведь и победа, и страдания не дают продвигать другую повестку, тут автор и честен, и прав. Не ошибается он и в признании, что история познается широкими массами через произведения искусства, и поэтому так важен контроль над воспроизводством фильмов и книг, хотя практически при полном и безраздельном господстве одного подхода к истории в кино за последние 30-лет уничтожить советскую картину Второй мировой так и не удалось, по крайней мере по эту сторону границы. В целом, картина как при шизофрении – автор прав во всех построениях, кроме первого, кроме самой необходимости еще раз сломать об колено историческую память в этой стране.

Как уже было сказано, вставные главы о способах борьбы с прошлым в Испании, Аргентине, ЮАР и Германии мало чем могут помочь в российском случае. Автор, рассказывая об этих странах, так и говорит – в Германии был суд победителей, в России это не вариант (хотя текст писался до февраля 2022, возможно автор уже и считает иначе), в Испании формальное примирение после смерти Франко лопнуло лет через 30, Аргентина вообще не наш вариант со своей военной диктатурой, а в ЮАР хорошая комиссия была, все друг друга прощали, но у нас и прощать друг друга уже некому. От себя могу добавить, что примеры нерелевантны еще и потому, что в нашем случае речь идет о революционном терроре, который надо бы сравнивать с преодолением таких же революционных терроров, например, французского или китайского, но там не было ни столь любимых автором комиссий правды, ни осуждений, так что остались подходящие примеры за рамками авторского текста.

Любопытно было видеть, как автор хочет как лучше, а получается как всегда. Вроде бы он и понимает, что попытка оплевать советский период выдохлась и надо бы начинать заново, но рецепты предлагает не качественные, а количественные, больше табличек, больше чтений и осуждений и художественных продуктов. Большая часть призывов – благоглупости, оценочные восторженные суждения и байки без ссылок. На выходе остается лишь грустный текст, в котором автор понимает, что его мировоззрение проиграло в борьбе за внимание публики, пытается найти выход из кризиса в зарубежном опыте и не находит его, понимая, что роль общего страдания закреплена уже за другим событием.

Нашла историю успеха, которая по-настоящему вдохновляет. В 1971 году супруги Карл и Эллендея Проффер основали издательство «Ардис». Американцы, влюбившиеся в русскую литературу, открыли лазейку в большой мир всем заброшенным русским писателям. Важно даже не то, что кто-то благодаря этому прославился на весь мир. Чаще этого не случалось (практически некогда, если честно). Но множество текстов сохранились и дошли до нас, а авторы получили какой-никакой кусок хлеба и всамделишную свою изданную книгу.

Меня в этой истории поражают конечно сами Профферы и тот невероятный путь, который они проделали. Потому что это было не просто смело, это было невероятная по тем временам авантюра. Увлекательная, но сложная и опасная. Они печатали дома на машинке эти книги, сами переводили, сами делали обложки, читали рукописи. И самое важное - вывозили эти рукописи, преодолевая всевозможные преграды. Попутно пытаясь найти тех, кто готов читать русских писателей в Америке и покупать их книги.

Есть один эпизод, описанный Эллендеей, который многое проясняет:

Хотя брак наш был на редкость счастливый, «Ада» мгновенно внесла раскол в семью: оба хотели читать ее безотлагательно. Он, конечно, был специалистом по Набокову, зато я — запойной читательницей, и с этим, казалось мне, надо считаться. Мы стали воровать друг у друга книгу самым подлым образом: звонил телефон, Карл неосмотрительно откладывал роман, чтобы взять трубку, я тут же хватала книгу и убегала в ванную, чтобы прочесть следующую главу.

Ничто не остановит заядлых читателей в их любви и стремлении к литературе и новым книжечкам. Так что все тяготы издательской жизни оказались Профферам по плечу, ведь они были настоящими первооткрывателями!

Но больше всего я люблю историю, о том, как был куплен дом, в котором впоследствии расположилось издательство:

Нам нужны были деньги, чтобы купить наш дом, потому что «Ардис» не мог существовать без большого дома, где можно хранить книги, нам нужно было переехать. (...) Выручил брат Карла, он был инженером в Детройте: "Я знаю, как вам помочь с первоначальным взносом для покупки большого дома. У нас есть чертежи". Мы говорим: "Чертежи для чего?". Он говорит:
"Для КАМАЗов".

Да, мы переводили "чертежи прошивочных машин для завода речных грузовиков КАМАЗа". Фирма Detroit Broaching Company выпускала штуки, которые режут металл, они продали громадное количество этих машин КАМАЗу. КАМАЗ потребовал от них, чтобы чертежи были с русским переводом. Сами мы в этом, конечно, ничего не понимали, но Карл купил технологический словарь. В результате нам заплатили шесть тысяч за эту работу, и мы купили наш дом.

Да, американское издательство, издававшее Набокова и Бродского, располагалось прямо в доме самих издателей. И навсегда осталось очень скромным предприятием, очень невыгодным с точки зрения бизнеса. И все же, это ужасно вдохновляющая история о том, как двое людей пошли на поводу у своего сердца и совершили свою магию вне Хогвартса.

Горячо люблю и рекомендую. Николай Усков возможно не сильно вдается в практические детали, но прекрасно передает энергию и атмосферу того самого легендарного издательства. Одна из лучших книг о книгах.