Почему мы продолжаем читать «Великого Гэтсби»?

Почему мы продолжаем читать «Великого Гэтсби» ? Почему некоторые из нас продолжают тратить своё время, читая его? Во-первых, Ф.С.Фицджеральд сделал его кратким. Неделя для чтения будет необоснованна, его нужно прочитать в течение одного дня, ну максимум двух. В противном случае вся таинственность улетучится прочь, надолго сделав Джея Гэтсби восхитительным, но, увы, неуловимым, как понравившийся парфюм, который носит кто-то другой.

Я прочитал «Великого Гэтсби» четыре раза. И только в этот самый последний раз я решил расправиться с ним за один присест – теперь я авторитет. За один день вы можете столкнуться с ужасным поведением почти каждого персонажа из этой книги – стыдно, Джордан, просто стыдно. И мистер Вольфсхайм, как вам не стыдно, сэр, Гэтсби был вашим другом. Через день вам больше не нужно задаваться вопросом, любила ли Дэйзи Гэтсби взаимно или любовь точно описывает то, что чувствовал Гэтсби в первую очередь. В конце концов, «Великий Гэтсби» – это классика иллюзий и заблуждений. Через день вы достигните этих заключительных слов о лодках, течении и прошлом, и вместо того, чтобы позволить им преследовать вас, просто возвращайтесь к первой странице и начинайте всё сначала. Я знаю одну богатую белую женщину лет шестидесяти, которая читает эту книгу каждый год. Не знаю, правда, сколько времени ей для этого требуется. Что она надеется там найти? Кажется ли Гэтсби ещё более циничным, наивным, романтичным или жалким? После десятилетий работы с этой книгой, кого больше удивляет дружба Ника с Гэтсби? Читателя или Ника?

Таким образом, «Великий Гэтсби» достигает гипнотической тайны. Кто из этих людей – механик Уилсон или его похотливая, чокнутая, обреченная жена Миртл? Какие чувства истинные? Какая ложь на самом деле правда? Каким образом история, которая начинается так грандиозно, заканчивается так трагически? Это мастерское мелководье или экспресс в глубину? Это мелодрама, роман, своего рода трагедия, но в основном это предчувствие.

Каждый раз его тонкость проявляется в двух направлениях. Во-первых, писательский труд. Если бы вы выложили эти высказывания по предложению, это было бы близко к тому, что большинство слов могли бы дойти до нитей жемчуга. «Машина остановилась у одного "ломтя" в длинном ряду нарезанного на ломти белого "торта" из многоквартирных домов»? Практически одной этой строчки хватит, чтобы я перестал печатать на всю оставшуюся жизнь.

Во-вторых, это бессердечность. С каждым разом она «режет» ещё глубже, когда я сажусь за неё. Никому нет дела до других, на самом деле это не совсем так. Привязанность Ника к Гэтсби полностью посмертна. Трагедия, как правило, требует определенного развития, и Фицджеральд окунает тебя в это. Трагедия не в том, что обычно любви недостаточно, или не в том, что ты появляешься слишком поздно, чтобы спасти положение. Это страшнее и глубже, и это неизбежно соответствует духу нации. По сути, книга не о людях. Негласно это роман идей.

Гэтсби встретил Дэйзи, когда он был бедным солдатом с ощущением того, что ей нужно больше достатка, и спустя пять лет он возвращается почти как с пародией на это. Трагедия здесь – в смерти сердца, капитализм является эмоцией. Возможно, мы не были готовы услышать это в 1925 году, несмотря на то, что литература индустриализации требовала от нас внимания. Разница между Фицджеральдом и, скажем, Эптоном Синклером (американский писатель, выпустивший более 90 книг в различных жанрах, один из столпов разоблачительной журналистики и социалистический деятель – прим.пер.), который написал среди своих трактатов «Джунгли», где Синклер был помечен как любитель сенсационных разоблачений, в то время как Фицджеральд оставался своего рода готическим романтиком. Тем не менее, у всех на уме были деньги.

Это означает, что роман не может произвести такое первое неизгладимое впечатление. Да, книга замечательная, но после её выхода в 1925 году ничего не изменилось. Критики назвали её подделкой, и я знаю, что они имели в виду. Это никогда не был мой роман, здесь было всё чересчур гладко, как для трагедии, и недоделано. Но в тоже время я вернулся, соблазнился и жаждал её обнаружить. Что или кого я пропустил? Фицджеральд писал раньше своего времени. Теперь всё стало на свои места. Он сделал время персонажем романа и одновременно ингредиентом в рецепте вечности, и у этого всего были свои планы. Ослепление его прозой в 1925 году не сделало для людей того, что сделало для всех впоследствии. Проблеск казался тусклым в то время, когда читатель всё ещё был в поиске писательского труда, который буквально просочится под кожу.

Двадцатые годы были пьяной, головокружительной поляной между горными войнами и финансовым крахом, и к 1925 году они были в центре внимания. Американцы занимались инновациями и исследованиями, персонажи их только забавляли, это ни для кого не новость. Популярное американское развлечение возникло из-за такого беспорядочного саморазрушения, когда белый парень в первый раз покрасил лицо в чёрный цвет. К двадцатым годам дурачиться начали и темнокожие американцы. Они больше других осознавали, что значит выполнять роли самих же себя – когда-то были темнокожие люди, которые раскрашивали свои лица в черный цвет, и выступали в роли белых людей, которые показывали их. Это была эпоха высокого самоуважения, эпоха, в которой самосовершенствование расценивалось как иллюзия американской мечты. Вы могли бы разбогатеть, а потом позволить создать себе личность, очевидную для всех – отчетливый, остроумный, стойкий, веселый, устрашающий американец. Или наоборот, личность счастливчика удачи.

Это один из видов классических книг, в котором тебе не нужно быть там, определенные люди уже жили этим. И Фицджеральд уловил это изменение в американском характере: просто быть самим собой недостаточно. Некоторые американцы привыкли к исполнению ролей, в которых видят самих себя. Так же и Гэтсби страдает у Ника, во время грандиозного воссоединения с Дэйзи, он держит себя «в напряженной фальшивой абсолютной легкости, даже скуке» (на самом деле он просто нервничает), «его голова была запрокинута так далеко, что упиралась в циферблат несуществующих каминных часов». Даже часы в этой сцене исполняют роль часов.

Итак, ещё раз: почему эта книга – девяносто шесть лет, опять и снова? Предчувствие производительности – ещё один ответ почему. Для того чтобы это понять, вам действительно нужно было быть там, в 1925 году. Живому представлению пришлось бы конкурировать с механическим воспроизведением движущейся картинки. Вам больше не пришлось бы платить за билет в театр, который рассчитан на один вечер, если бы по несколько раз в день можно было наблюдать за людьми на гигантских экранах, которые вели бы себя как обычные люди. Они выражали бы чувства, жестикулировали, изображали из себя пантомимы, предполагали и чувствовали бы. Потому что они не могли использовать слова – никто не разговаривал до 1927 года. На самом деле это было сделано для того, чтобы спеть – только телом – пальцами, руками, глазами. Человеческая сущность передавалась в виде биолюминесценции (способность живых организмов светиться, достигаемая самостоятельно или с помощью симбионтов – прим.пер.). Зачастую люди, которые появились из ниоткуда, преобразовывали себя с помощью хирургии, уроков ораторского искусства, умения контактировать с другими, или умения быть попроще, заменив имя Васпер на любое другое. И если вы не изобретали себя заново, то, вероятней всего, наблюдали за теми, кто создавал себя заново.

Кинофильм, на самом деле, имеет недостаточно проявлений в данной книге, но это и необязательно. Фицджеральд явно знал кое-что о славе. К тому времени, когда вышел «Великий Гэтсби», он уже был знаменит. И в своем роде этот роман (третий по счету) знает ловушку знаменитостей, он создает одну конечность за другой, только чтобы заигрывать с челюстями. Если вы видели достаточно фильмов эпохи немого кино или того, что ученые называют классическим Голливудом тридцатых годов (то место, где самому Фицджеральду пришлось поработать) можно и не заметить гламурной фальши всего этого. Только это не выглядело совсем фальшиво, скорее, это было завораживающе. Дэйзи заворожила Гэтсби, а Гэтсби – незнакомцев. Атрибуты его особняка на Лонг-Айленде в Ист-Эгге и бесплатная выпивка, вероятно, имели к этому непосредственное отношение. От него исходила аура изобилия. Возникает логический вопрос по поводу его состояния: как? Бутлегерство (подпольное производство и продажа спиртных напитков, а также торговля контрабандными товарами в США – прим.пер.), похоже, сделало богатым только одного человека.

Третью часть книги Ник признается, что отслеживает людей, которые прибыли на вечеринку, и людей, которые разбросаны по особняку Гэтсби. Их имена уже сами по себе представляют спектакль: «Театральными людьми были Гас Уэйз, Гораций О’Донаван, Лестер Мейер, Джордж Раквид и Фрэнсис Булл» – говорит нам Ник. «Также из Нью-Йорка были Хромы, Бэкхиссоны, Денникеры, Рассел Бетти, Корриганы, Келлехеры, Дьюары и Скалли». Есть даже бедный «Генри Л. Пальметто, который покончил с собой, прыгнув перед поездом метро на Таймс-Сквер». Это десятая часть акробатического действа, которое происходит всего на двух страницах, и как только Фицджеральд расставит всё на свои места, вы почувствуете, что находитесь не столько на самой вечеринке, сколько на кино-премьерной after-party (вечеринка, которая проводится после основного торжества – прим. пер.)

Дэйзи не с Гэтсби в ту конкретную ночь, но она позиционирует себя как «a scarlet» (досл. перевод – звёздочка, значение – очень молодая карьерная актриса, которая в будущем имеет все шансы превратится в звезду – прим. пер.). Мы знаем проблему, связанную с конкретно этой «звездой»: именуется она как «черная дыра». Её высокомерный, с плотным телосложением и расистскими взглядами муж – Том, который наслаждается своей ролью хамоватого рогоносца-филантропа. Джордан – смекалистая, возможно, чокнутая лучшая подруга, а Ник – всезнающий приятель. В четырех из них, иногда и в пяти, сидящих без дела в душных комнатах, ссорящихся и томящихся, есть что-то такое, предсказывающее часы произведенной усталости, которую мы часто именуем как реалити-шоу. Всё здесь кажется сфабрикованным, а Гэтсби больше чем реален, и меньше – он символичен. Не совсем так, как одно из самых реальных высоких зданий того, кто стал сорок пятым президентом страны (Дональд Трамп – прим.пер.), но тем не менее это ещё один памятник особой безвкусице некоторых мечтаний о богатстве. Думаю, что Фран Лебовитц (писательница, оратор, актриса, известна своим язвительным социальным комментарием к американской жизни, отфильтрованным через её чувства Нью-Йорка – прим.пер.) назвала его так. Однажды она сказала, что «45 – это представление бедного о богатом». И Гэтсби – это бывший Джеймс Гатц, который представляет собой то же самое.

Может быть, мы продолжаем читать эту книгу, чтобы перепроверить мифы, и убедиться, что ситцевый гусь на его страницах на самом деле золотой бог наших воспоминаний. Только когда я прочитал её в третий раз, я наконец-то смог заменить Роберта Редфорда (актер, который играет Гэтсби в фильме 1974 г. – прим.пер.) на невротика, которого Леонардо ДиКаприо сделал из Гэтсби в фильме База Лурмана. Ник называет поведение Гэтсби скрупулезным и щепетильным до мелочей. В противном случае он будет на грани слияния учтивости, изменчивости и мрачности. Гэтсби колеблется между решительностью и неуверенностью. Во время поездки с Ником Гэтсби начинает нерешительно постукивать себя по колену. Нервный тик его выдает? Сначала он собирается соврать о том, что получил образование в Оксфорде. Затем признание и всех остальных сплетен, ничего, кроме громких слов и поддразниваний по поводу «того печального события, которое случилось со мной». Когда Ник слушает историю жизни Гэтсби, выглядит так, как будто он на скорую руку пролистал дюжину журналов.

Это мир, в котором «всё может случиться» – как в модной машине, наполненной темнокожими людьми, за которыми Ник шпионит по дороге («два доллара и девушка», как он говорит), которую ведет белый шофер. Всё может случиться, «даже Гэтсби» (особенно, Гэтсби, я бы сказал). За исключением того, что ничего больше и нет. Вот та книга, чье великолепие завершается разоблачением пустой траты времени, денег, пространства, преданности, жизни. Смерть в куче пепла в бедной части города. Джордан Бейкер представлена на плоском диване «с немного приподнятым подбородком, как будто она балансирует на нем чем-то, что с большой вероятностью может упасть». Это может быть как реальный объект, так и идея чего-то ещё, например, шаткой чистоты их монотонной маленькой империи.

Мы не узнаем, кто такой Джеймс Гатц из Миннесоты до того момента, пока он не станет Джеем Гэтсби из ниоткуда. «Станет» – ну-ну, это слишком безучастно. Гэтсби просто-напросто выбросит Гатца за борт. Но для чего это всё? «Ради девушки» – думает он. Ради Дэйзи, ради маргаритки. (A daisy – название цветка – прим.пер. ) Ради женщины, к которой Фицджеральд в большинстве случаев применяет слово «murmur» (шёпот). Но мы возвращаемся к этой книге, чтобы сделать выводы, чтобы заново понять – дежурство Гэтсби возле её дома после той ужасной ночи является истинной любовью, а не параноидальной одержимостью. Ну ладно, даже если это и одержимость, то хотя бы взаимная? Вопрос, над которым стоит задуматься, читая книгу впервые или же в пятьдесят первый раз. Для этого человека Дэйзи – цель, и совершенно неправильная фантазия. Он никогда не хотел её. Нет, не совсем так. Это была Америка. Та, которой никогда не существовало. Просто фильм о ней. Америка.

Автор: Уэсли Моррис (Wesley Morris)

Главный критик в «New York Times» и штатный писатель в «The New York Times Magazine», где он пишет о популярной культуре и соавторах, вместе с Дженной Уортэм и подкастом «Still Processing». В течение трех лет был штатным писателем «Grantland», где писал о фильмах, телевидении, и роли стиля в профессиональном спорте, а также был одним из ведущих подкаста «Do You Like Prince Movies?» с Алексом Паппадемасом. До этого он одиннадцать лет проработал кинокритиком в «Boston Globe», где получил в 2012 году Пулитцеровскую премию за художественную критику. Живет в Бруклине, Нью-Йорк.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ