Пять книг о жизни писателя

Автор: Джейн Чиабаттари (Jane Ciabattari)

На днях вышла автобиография Клэр Мессуд , состоящая из эссе, под названием «Маленькая прусская голова Канта и другие причины, по которым я пишу» (Kant’s Little Prussian Head and Other Reasons Why I Write). Она делится пятью книгами, которые повлияли на неё как на писателя.

Марсель Пруст В поисках утраченного времени
Эта классика, как водится, говорит сразу о многих вещах – о любви, обществе, искусстве, памяти, времени, взаимоотношениях, однако в основе своей это прежде всего роман о том, как стать художником, писателем – о стремлении творить, объяснять опыт словами и влиять своим опытом на других, как это делал сам Марсель. Одна из тех книг, которые не отпускают никогда – она вмещает в себя жизнь во всех её проявлениях, наряду с размышлениями о способах художественного изображения жизни и о природе искусства.

Можете выделить любимые фрагменты этого шедевра?

Клэр Мессуд: У меня много любимых моментов, но с тех пор, как я прочла книгу целиком, прошло немало времени, поэтому я наверняка открою для себя что-нибудь новое, если возьмусь её перечитывать. Мне неизменно нравятся сцены с госпожой Вердюрен и её окружением – люди редко считают Пруста смешным, но его сатирические портреты парижского общества остры, как рапира, и весьма забавны. А еще, конечно, размышления – на ум приходит глава в Содоме и Гоморре , посвященная памяти, непроизвольной и произвольной, которая предвосхищает возвращение Марселя в Бальбек. Даже если брать за основу исключительно первый том, в книге По направлению к Свану куда больше ярких эмоциональных и интеллектуальных моментов, чем в большинстве романов. Что касается непосредственно писательской жизни, то в Комбре присутствует не только знаменитая сцена, посвященная непроизвольной памяти, но также замечательный фрагмент с участием Марселя, который пытается с писательской точки зрения передать впечатление от Комбрийской церкви, такое первое исследование его эстетических принципов. Мне всегда особенно нравились отрывки о Вентейле, композиторе, чьи мелодии так сильно волновали Марселя. И – гениально! – как юному Марселю было трудно смириться с тем, что скучный старик, живущий неподалеку, может быть создателем настолько мощного и интимного музыкального впечатления.

Эта книга, объединяющая две лекции, прочитанные Вулф в женских колледжах Кембриджа (Ньюнэм и Гёртон), произвела на меня большое впечатление, когда я впервые прочитала её в колледже. Романы Вулф также составляют важную часть моего внутреннего ландшафта. В юном возрасте я много думала о том, насколько разными могут быть женские повествования – как по форме, так и по содержанию, – и о том, как специфические проблемы женской жизни могут влиять на эти истории. С течением времени эти темы углубились и усложнились, но сами вопросы остались неизменными.

ДЧ: Для многих поколений женщин-писательниц «Своя комната» служила своеобразным примером, открытой дверью. Как изменились с годами ваши представления о женских нарративах и о том, как проблемы женщин влияют на эти нарративы?

КМ: Моя мать была страстным книголюбом, и благодаря ей я еще в детстве познакомилась с произведениями массы удивительных и недооцененных женщин-писательниц – не только Вулф , Кэтрин Мэнсфилд , Элизабет Боуэн , Мюриэл Спарк , но также Джин Рис , Сильвии Таунсенд Уорнер , Джуны Барнс , Барбары Пим и Кристины Стед . Многие из этих женщин боролись с нищетой – Кристина Стед в конце жизни жила в полном одиночестве в ночлежке на севере Лондона, питаясь разогретыми бобами из консервной банки. Почти ни у кого из них не было детей. Я с самого начала понимала, что для женщин стать писательницей означает пойти на большие жертвы и, вероятно, обрести несчастье – смущающий финал для страстного призвания, если вдуматься.

Всё, о чем пишет Вулф в своем эссе, остается до некоторой степени правдой, хотя сейчас, конечно, женщины имеют гораздо большую свободу во всех сферах, чем сто лет назад, и наши повествования также значительно эволюционировали. Мы окружены волнующим множеством удивительных, самых разных женщин-писательниц – их так много, что даже не стоит начинать их перечислять, – с таким же разнообразным набором личных обстоятельств. У каждой из нас эти обстоятельства и связанные с ними личные переживания неизбежно влияют на нарратив. Даже если мотив этой песни порой кажется кому-то знакомым, обилие голосов, напевающих мелодию, чудесным образом преображает музыку.

Вдохновленная мощным одноименным текстом Альбера Камю , яркая и прекрасная книга Дантики исследует право художников-иммигрантов выступать свидетелем происходящих вокруг событий. Это рассуждение об истоках её собственного происхождения в качестве художника и о неизбежном переплетении искусства и политики.

ДЧ: Дантика своей книгой делает очень сильное заявление: «Творите опасно – для людей, что читают с опаской». Она описывает, как на неё повлияли казнь в 1964 году партизанских воинов/писателей Марселя Нума и Луи Друэна в период действия режима Папы Дока Дювалье и убийство в 2000 году радиожурналиста Жана Доминика, который пережил несколько арестов и изгнаний за время работы на радиостанции на Гаити, и то, как всё это дало ей понять роль, которую она играет: «Художник-иммигрант, как и все другие художники, жаждет интерпретировать и, возможно, изменить окружающий его мир. Поэтому, хотя мы сейчас и не творим в настолько опасных условиях, как наши предки, – хотя мы не рискуем подвергнуться пыткам, избиениям, казням, хотя нам не грозит вечное молчание в изгнании, – всё же, пока мы работаем, где-то на улицах валяются чьи-то тела…». Какие уроки можно извлечь из осознания ею постоянно меняющегося политического фона на её родине?

КМ: Замечательный сборник эссе Дантики одновременно дает возможность понять и призывает засвидетельствовать, описать опыт тех, кто отдал свою жизнь за правду. Наполненная отрезвляющим и сложным для восприятия материалом, эта книга также написана с надеждой, с верой в повествование, в язык и в возможность перемен. В момент, когда Соединенные Штаты переживают столь мрачный период своей истории, пример Дантики – сочетание настойчивости, мужества и веры – просто неоценим. В великолепном послесловии к сборнику, которое называется «Год и день», Дантика объясняет, что в гаитянской традиции вуду «некоторые верят, что души умерших отправляются в реки и ручьи и остаются там, под водой, на протяжении одного года и одного дня. Затем, привлеченные ритуальной молитвой и песней, души выходят из воды, и дух перерождается». Для нее это служит источником надежды. В словах, молитвах, песнях и историях есть своя магия, а значит, есть и возрождение. Как говорит Эдгар в «Короле Лире»: «Худшее не наступит, пока мы еще можем сказать "Это – худшее"».

Сборник эссе Чи описывает его эволюцию как писателя – и как личности – с великолепной проницательностью, юмором и откровенностью. Амбиции, разочарование, неизбежные в жизни отвлечения и заблуждения; но во всём – приверженность искусству и истине. И какие великолепные предложения!

ДЧ: «...если кто тут и сделал выбор, так это роман, который выбрал меня в качестве двери и прошел через меня в мир», – пишет Чи об «Эдинбурге», своем первом романе. Оглядываясь назад, что вы думаете о своей первой книге «Когда мир был стабилен» (When the World Was Steady), опубликованной в 1995 году?

КМ: Я начала писать то, что стало моим первым романом, еще будучи студенткой, это были рассказы о двух сестрах среднего возраста. Поначалу они были американками, путешествующими по Карибскому морю; со временем они превратились в британок, путешествующих по Индонезии и Шотландии. Само собой тогда я представляла себя этаким Дон Кихотом, потому что в свои двадцать с небольшим лет писала о женщинах преклонного возраста, которым мешали жить самыми разнообразными способами и которые боролись за свободу. Одна из сестер, жившая в Сиднее, в итоге после развода отправилась на Бали; другая, из Лондона, набожная и незамужняя, решила съездить вместе с матерью на остров Скай.

Описание стечения всех обстоятельств и переживаний – как жизненных, так и литературных, – которые привели к созданию этого романа, отняло бы слишком много времени, но для меня эта книга была не просто логичной, она была неизбежной. Это был эксцентричный первый роман, и, возможно, просто в целом эксцентричный роман, и за все эти годы его прочитало не так много читателей. Однако то, о чем говорит Александр Чи, верно и для меня: эти персонажи проникли в мир через меня.

У меня не раз были повторяющиеся сны о знакомом месте, которое, проснувшись, я не могу найти, а затем понимаю, что мне снятся вымышленные места, где бывали мои персонажи. Сегодня мы много говорим о ремесле, как будто всему этому можно научить, но немалую часть творчества составляет таинство, некая мистерия. Самое волнующее переживание писателя – начать писать художественную прозу и ощутить себя жрицей Пифией, как будто ты всего лишь сосуд или, как говорит Чи, дверь.

Эрпенбек – одна из самых вдохновляющих и глубоких нынешних писательниц, и её новая книга в жанре нон-фикшн столь же блестяща, как и её романы. Её произведения трудно перехвалить.

ДЧ: «Писать я начала с размышлений о границах, размышлений о том, как мы вольно или невольно меняемся на протяжении жизни, размышлений о том, что такое идентичность и какую часть себя мы можем потерять, не потеряв себя», – пишет она. Почему, на ваш взгляд, её творчество особенно остро воспринимается писателями именно сегодня? Не потому ли, что они сейчас переживают критический переход из прошлого в неопределенное будущее – почти как крах её вселенной в Восточном Берлине после падения Берлинской стены?

КМ: Жизненный опыт Дженни Эрпенбек, конечно, повлиял на её прозу, и, как вы правильно говорите, будучи человеком, выросшим в бывшей ГДР, она пережила многое и немало размышляла о неопределенности и трансформациях. Но также верно и то, что её исключительный гений заключается в превосходной способности не только наблюдать, а еще и синтезировать увиденное и переносить этот опыт в текст – писать обо всем, начиная от Овидия и кончая эмигрантским кризисом, с неповторимыми своеобразием, прозорливостью и мудростью.

Вот что меня постоянно удивляет: писатель – это вроде бы обычный человек, как и все остальные, но уникальное слияние в нем опыта, жизненных обстоятельств и темперамента позволяет создать нечто экстраординарное. Подобно цветку, семена которого принесены ветром, писатель может появиться в самых неожиданных местах, и порой этот творческий расцвет дарует людям – нескольким, многим или целому поколению – голос, про который мы даже не подозревали, насколько он нам необходим. Иногда цветение редкого цветка проходит незамеченным. Удивительно, что в случае с Дженни Эрпенбек её голос достиг многих европейских читателей, и, надеюсь, еще большего числа североамериканских читателей.

Перевод: Count_in_Law
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ