Перси Шелли — ангел, но какой именно?

Летом, два века тому назад, беспечный и непредсказуемый поэт  Перси Биш Шелли  направил двухмачтовую шхуну прямо в зев неистового шторма, разыгравшегося в заливе Ла Специя, в десяти милях от побережья Италии. Шелли и два его компаньона погибли. Но смерть, оборвавшая земное существование поэта, как это часто бывает в литературе, послужила началом его неувядающей славы.

Семья и друзья Перси долго ждали его возвращения, надеясь, что шхуну прибило к берегу, а изможденных мореходов спасли жители какой-нибудь рыбачьей деревушки. Но когда двумя неделями позже бездыханное тело Перси вынесло на пляж неподалеку от приморского городка Виареджо, их надежды разлетелись вдребезги. Говорят, Шелли опознали только благодаря томику Китса , найденному в кармане куртки. Перси завещал похоронить себя в Риме, но исполнить его последнюю волю смогли не сразу. По итальянским законам, любое выброшенное на берег тело сжигали на месте, опасаясь чумы, и, пока организовывали кремацию, труп Перси Шелли несколько дней лежал на песке. Кремацию, сию печальную обязанность, возложили на лорда Байрона , известнейшего поэта и близкого друга Шелли. «Перси был самым лучшим и самым бескорыстным человеком из всех, которых я знал», — напишет он спустя некоторое время.

За двадцать девять лет жизни Перси опубликовал десяток стихотворений и пару совершенно нечитаемых романов. Обывателям и власть предержащей аристократии он был известен, скорее, как безбожник, а не как стихотворец. По мнению ревнителей высокой поэзии, его имя должно было кануть в Лету в тот самый миг, когда урну с его прахом опустили на дно могилы римского кладбища. К счастью для нас, этого не произошло.

После смерти за Перси Шелли укрепилась репутация «ангела златокрылого», тонкого и вдохновленного поэта, абсолютно не приспособленного к реальной действительности. Подобная точка зрения в корне не верна. Во-первых, она не учитывает разрушительную природу ангелов как таковых, а, во-вторых, натуру самого поэта.

*

Перси Шелли происходил из древней и знатной семьи и по праву первородства наследовал титул и состояние деда по отцовской линии, сулившее ему беззаботное и безбедное существование. Но Перси не искал легких путей. В восемнадцать лет его отчислили из Оксфордского университета за атеизм и анархизм. Неверующих студентов было пруд пруди, однако Перси зашел настолько далеко, что написал и собственноручно раздал однокурсникам брошюру «Необходимость атеизма», вынудив тем самым руководство университета пойти на крайние меры.

Распрощавшись с Оксфордом, Перси женился на дочери трактирщика и увез ее в Дублин. В Дублине он сочинил трактат, воодушевлявший ирландцев на борьбу за свои права, отыскал издателя, согласившегося набрать бунтарскую прокламацию, и оплатил печать полутора тысяч экземпляров. Даже взбалмошный Перси понимал, что призыв к восстанию, пусть и мирному, чреват неприятностями, и, дабы обезопасить себя от преследований, распространил памфлет довольно забавным способом: засунул тексты воззваний в игрушечные кораблики и пустил кораблики с раздутыми парусами вниз по течению реки Лиффи. Горячие манифесты не тронули сердца ирландцев, что, наверное, и к лучшему, иначе не миновать Перси гнева британской короны, и, промаявшись в Ирландии два месяца, Перси собрал пожитки и вернулся в Англию.

Сын баронета, Перси никогда не задумывался о последствиях своих сумасбродств — ему ведь не требовалось, как сынам новоявленных буржуа, платить по счетам и беспокоиться о достатке семьи. По крайней мере до тех пор, пока его отец сэр Тимоти Шелли не урезал его содержание. Сэр Тимоти снисходительно относился к чудачествам сына, но его терпение лопнуло, когда в 1814 году Перси бросил жену и детей и сбежал во Францию с шестнадцатилетней Мэри Годвин , дочерью политического реформатора Уильяма Годвина , перед которым Перси в тот год благоговел. Стоит заметить, что это был не первый побег Перси с шестнадцатилетней возлюбленной. Точно так же он увлек за собой и первую жену, Гарриет. Вот только тогда ему было восемнадцать, а сейчас — двадцать два, вполне зрелый возраст, чтобы понять — нарушение священных клятв недопустимо, даже если сам Перси в эти клятвы особо не верил.

В письмах к друзьям Перси искренне недоумевал, почему Гарриет тяжело и болезненно восприняла его уход. Что значит верность роду, семье или британской короне, патетически восклицал он, по сравнению с верностью высоким идеалам Любви, Справедливости и Правды? Супружество, утверждал Перси, не более чем условность, а истинное призвание человека — служить высшим целям. Его любовь к Мэри Годвин была безумной, животной и страстной. Он не мог, попросту не мог сопротивляться столь глубоким чувствам. В девятнадцатом веке такое поведение не поощрялось. Говоря откровенно, не поощряется оно и поныне. Многое можно простить творческому гению — а Перси Шелли несомненно был творческим гением — но, согласитесь, жить с таким человеком невыносимо. Особенно, когда он столь охоч до Любви и Правды.

Во всех сферах жизни: великих и малых, существенных и несущественных, духовных и светских Перси вёл себя вызывающе и раздражающе неосмотрительно. Он всегда плыл против течения. Он попирал любые законы, если считал эти законы несправедливыми, и жертвовал чувствами ради идей. Он считал себя искрой, воспламеняющей вселенную, и не шел ни на какие компромиссы. Обычно добрый и робкий в общении, Перси Шелли в письмах к друзьям превращался в одержимого благими намерениями фанатика, готового огнем и мечом отстаивать свои убеждения. Многие воспринимали Перси как человека не от мира сего, но сам он полагал иначе. Он думал, что с ним как раз всё в порядке, а вот мир вокруг него сошел с орбиты и отступился от своих идеалов.

*

Не обвенчанные, но неразлучные, Перси и Мэри жили в Лондоне, демонстративно бросая вызов светским приличиям. С Гарриет Перси так и не развелся. Впрочем, он почти не навещал ее, лишь вскользь упоминал ее имя в письмах и вряд ли часто о ней размышлял. Вскоре Мэри забеременела. Девочка родилась недоношенной и умерла через пару дней, оставив родителей обезумевшими от горя. Спустя несколько месяцев Мэри забеременела вновь и в положенный срок произвела на свет мальчика. Всего у Мэри и Перси родится четыре ребенка, но только один из них доживет до старости. Остальные покинут земную обитель раньше отца.

Мало того, что Перси жил с женщиной, не являвшейся его женой, так он еще придерживался возмутительных для своего времени взглядов: ратовал за свободу слова и свободную любовь, женское равноправие и вегетарианство. Он активно участвовал в политической жизни, но больше не рассылал прокламаций на лодочках с раздутыми парусами. Увы, на политической арене он потерпел столь же сокрушительное фиаско, как и на арене литературной. Он сочинил длинную поэму «Аластор»  о темных, неутомимых духах созидания, стремясь зажечь в читателях вдохновенную искру творчества, но его стремления пропали втуне. Его постоянно преследовали неудачи. «Вы, безусловно талантливы, — сказали бы ему в современном издательстве, — но мы вынуждены вам отказать. Попытайтесь договориться с другими редакциями». Что поделать, «талант» и «успешная публикация» — не синонимы до сих пор.

В 1816 году врачи заподозрили у Перси туберкулез, и Перси вбил себе в голову, что умирает. Встревоженная Мэри ежедневно отмечала в дневнике: «Перси нездоровится», «Перси очень слаб», «Перси лихорадит, и он чрезвычайно утомлен», «Перси не встает с постели». Перси никогда не отличался крепким здоровьем, но весной 1816 года стал таять на глазах. Решение уехать из Англии вместе с Мэри и младенцем Уильямом попахивало авантюрой, но более мягкий климат и вправду мог облегчить его состояние. К тому же поездка избавляла пару от докучных, осуждающих их поведение соглядатаев, от которых в Лондоне некуда было деться.

Заметьте — Перси снова делает отчаянный шаг, когда жизнь припирает его к стенке. Только спалив все мосты или оказавшись на краю гибели, Перси бросает ребячество и с открытым забралом выходит на битву с миром. Наседающие кредиторы, мысли о близкой кончине, спесивое светское общество, отвергающее его и Мэри, добровольное изгнание за границу — казалось бы, не самое лучшее время для создания шедевра, но Перси создает этот шедевр. И создает его именно благодаря невзгодам и неурядицам, обрушивающимся на него бесконечным потоком.

*

Жизнь Перси и Мэри в Женеве ограничивалась, в основном, будничными делами: сочинением и чтением книг, воспитанием сына и общением друг с другом. Их повседневный досуг скрашивала сводная сестра Мэри, Клэр Клэрмонт. Клэр не просто была привязана к старшей сестре — ее финансовое благополучие напрямую зависело от достатка Перси и Мэри. В то лето Клэр сходила с ума по лорду Байрону, так же снимавшему на берегу Женевского озера домик, роскошью намного превосходивший скромное обиталище Перси и Мэри. Именно Клэр познакомила Перси Шелли и лорда Байрона, и потому заслуживает от нас нескольких теплых слов. Возможно, не будь ее, и между поэтами не зародилась бы удивительно сердечная дружба.

В Женеве сочиняли все: и Перси, и Мэри, и лорд Байрон, и даже лечащий врач лорда Байрона. Все писали письма, коротенькие рассказы или стихи, набрасывали черновики романов, вели дневники. В Женеве из-под пера Шелли вышел его первый шедевр — стихотворение «Монблан», торжественная и торжествующая ода природе, гармонично сочетающая реальные образы и абстрактные идеи; поэма, ласкающая слух изысканными оборотами речи и воспевающая величие Вселенной и силу человеческой мысли. Уже с первых строк на читателя низвергается неумолимый водопад слов — свободных и мощных, как лавины, срывающиеся с самой высокой вершины в Альпах.

Нетленный мир бесчисленных созданий

Струит сквозь дух волненье быстрых вод;

Они полны то блесток, то мерцаний,

В них дышит тьма, в них яркий свет живет…

Сладкозвучные стихи Перси писал и до «Монблана» (и будет продолжать писать их и после), но только при чтении «Монблана» у меня перехватывает дыхание от обилия сибилянтов — напряженных, свистящих согласных звуков. Только при чтении «Монблана» я слышу внутренний диалог человека, взирающего на горную вершину не просто глазами очарованного путника, но мятущегося философа.

В третьей части этой маленькой поэмы Перси, восхищаясь уступами и стремнинами «невозмутимого Гиганта», вдруг резко, безо всякого вступления, переходит к тревожным, будоражащим читателя раздумьям о себе самом, о реальности и нереальности окружающего мира и о природе, «неведомой силе, раскрывающей покровы бытия».

Есть мысль, что лучший светоч мирозданья

Горит в душе того, кто усыплен,

Что смерть не мертвый мрак, а только сон

И что ее кипучие созданья

Богаче и числом и красотой,

Чем дня немого трезвые мечтанья.

Я вверх смотрю, плененный высотой.

Но что там? Что? Неведомая сила

Раздвинула покровы бытия

И смерть передо мной разоблачила?

Иль это только царство сна, — и я

Душой брожу по сказочным пределам,

По призрачным цепляюсь крутизнам,

И мысль моя, в своем стремленье смелом,

Лишь бредит, уступив безумным снам?

Вслушайтесь — десяток строк, а как разительно меняется голос поэта. Только что он восторгался горными вершинами и вот уже вопрошает в томительном волнении, а не сон ли всё, что его окружает? Не призраки ли? Возможно, вы не сразу заметите этот стремительный переход. Трудно сполна разделить впечатления поэта, пробежав глазами дюжину строк из его произведения. Ибо «Монблан» — это «вещь в себе», открывающаяся при серьезном и глубоком прочтении. Я могу попытаться завлечь вас избранными строками, но весь остальной путь — от подножия до вершины вы должны пройти сами, как взбирающиеся на гору альпинисты. Только прочитав стихотворение Шелли от начала и до конца, вы откроете истинную красоту и грандиозность его поэзии.

В спокойной тишине ночей безлунных,

В холодном одиноком блеске дня,

Когда в долинах, легче звуков струнных,

Вздыхает ветер, плача и звеня,

Нисходит снег на дремлющую Гору,

И нежится, и ластится к Горе;

Но хлопья, загораясь на заре,

Не шлют своих огней людскому взору,

Не видит их никто...

Откуда такой избыток чувств? Откуда столь безудержное вдохновение у Перси, пробывшего в окрестностях Женевы всего пару недель? Головокружительное красноречие выдает в нём поэта, который легко играет с абстракциями и воспринимает внешний мир и мир высших сфер как нераздельное целое. Всю сознательную творческую жизнь Перси оттачивал поэтическое мастерство, но зенита своего таланта достиг лишь тем летом в Швейцарии, когда вел нескончаемые беседы со своим новым другом Байроном.

Байрон мгновенно поразил сердце Перси. Задолго до знакомства с ним Перси как-то набросал в дневнике: «Мэри прочитала мне несколько отрывков из поэм лорда Байрона, и я словно прозрел. До сего дня я и не подозревал, сколь всесокрушающее воздействие наши чувства оказывают на наше пылкое воображение, расцвечивая яркими красками воспринимаемый нами мир». Повстречавшись в реальной жизни, Перси и Байрон стали неразлучными друзьями. Они обсуждали гальванические эффекты, «животный дух», культ Наполеона, колдовство, алхимию, приведений, дарованную Богом власть королей, грезы и сновидения. Перси Шелли и лорда Байрона, этих двух совершенно различных по темпераменту поэтов, объединял страстный интерес к познанию непознанного.

Они говорили и говорили без устали с утра до ночи, а если погода благоприятствовала, отправлялись на Женевское озеро и нанимали барку. Занятно, как много времени не умевший плавать Перси проводил на бортах лодок. Согласно дневниковым записям Мэри, ее муж «Шелли в течение трех недель девять раз катался на лодке вместе с лордом Байроном». В конце концов друзья-поэты пустились в долгое странствие и несколько дней бороздили воды Женевского озера, приятно беседуя и перечитывая роман  Руссо   «Юлия, или Новая Элоиза» . Чуть не утонув в разыгравшемся на озере шторме, Перси и Байрон поразились, насколько тесно переплетаются иногда жизнь и искусства — ведь герои Руссо также пережили немало драматических моментов на Женевском озере. Позже Байрон не раз отметит в письмах и дневниках, что во время того знаменательного плавания в его голове зародилась новая песнь для «Чайльд-Гарольда» , поэмы, прославившей его на века, а Перси начал делать наброски для стихотворения «Гимн интеллектуальной красоте» .

Четыре месяца недолгих идиллических швейцарских каникул не просто изменили жизнь и творчество Перси Шелли, но оказались поворотной вехой для всей английской поэзии. Байрон навсегда останется верным другом Перси, но никогда уже эти двое не будут столь близки, как тем благодатным летом. Перси сочинит много потрясающих стихотворений, но ни одно из них не сравнится с его сжатым, лаконичным и гениальным «Монбланом».

Через несколько лет Байрон, Перси и Мэри вновь повстречаются в Италии, но от нежности и мягкости женевского отдыха не останется и следа: в письмах к друзьям Перси будет укорять знаменитого друга в бесполезной трате поэтических сил и в пренебрежении высокими целями. Сказать по правде, Перси, всегда и во всём стремившийся достичь идеала, часто требовал от людей невозможного: мало кто из обретавшихся в подлунном мире желал или был в состоянии следовать его великим принципам. Байрон, по большему счету, просто хотел жить в свое удовольствие.

Когда Перси утонул, лорд Байрон взял на себя заботы по кремации тела. Впрочем, даже здесь он повел себя не самым благопристойным образом. Погребальный костер еле тлел, возможно, из-за того что тело покойного насквозь пропитала соленая морская вода, и спустя пару часов Байрону стало не по себе. К тому же его до зубовного скрежета раздражали собравшиеся на берегу зеваки, не спускавшие с него любопытных глаз — надо же, всемирная знаменитость! Пристальное внимание к своей персоне бесило Байрона необычайно. Наконец он не выдержал, нырнул в воду и поплыл к поджидавшему в лодке слуге. Скудная группа друзей Перси завершила скорбную церемонию без него.

*

Забейте в поисковой строке Гугл фамилию «Шелли», и, держу пари, система выдаст вам «Мэри Шелли», а отнюдь не «Перси Биш Шелли». В наши дни Мэри опережает мужа по всем статьям: на ее имя приходится двенадцать миллионов запросов, тогда как на имя Перси — всего около двух с половиной миллионов. Так было не всегда. Столетие назад пальму первенства удерживал именно Перси. И если бы поисковик типа Гугл изобрели в викторианскую эпоху, Перси дал бы жене сто очков вперед. Однако не стоит рассматривать совместную жизнь этой пары через призму соперничества двух атлетов.

В дневнике, который Мэри ежедневно вела в Швейцарии, она как-то упомянула, что вместе с Перси сочинила коротенький рассказ. Оглядываясь назад, мы понимаем, что из этого коротенького рассказа, первой ласточки, и появится затем прославленный «Франкенштейн» . Но в ту пору Мэри ни о каком Франкенштейне не мечтала. Впоследствии она признается, что, вероятно, никогда не написала бы эту странную повесть, если бы не энтузиазм вечно подбадривавшего ее Перси. «Пиши и не останавливайся», - напутствовал он ее. И она писала. Писала собственными словами под чутким руководством мужа.

Два года спустя роман «Франкенштейн» вышел из печати. Без указания имени автора, но с предисловием Перси Шелли. Когда поползли слухи, что роман написала его сожительница, не-настоящая-жена-но-что-то-типа-этого, «совершенный ребенок» восемнадцати лет (по определению Байрона), этим слухам мало кто поверил. Должно быть, автор «Франкенштейна» — сам Перси, предположило большинство. Иначе чем объяснить кощунственную мысль, красной нитью проходящую через весь роман, что смертный человек может уподобиться Господу Богу и создать жизнь! Заверения Перси, что не он — автор романа, всерьез не воспринимались. Прежде Шелли не раз дурачил читающую публику: в 1810 году он анонимно опубликовал готический роман «Святой Ирвин», а затем — сборник сонетов, принадлежавших, по его словам, перу некой женщины, покушавшейся на жизнь Георга Третьего.

Напуская тумана на авторство «Франкенштейна», Перси и Мэри следовали устоявшимся в ту эпоху литературным традициям. Так,  Даниель Дефо столетие до них клялся, что Молль Флендерс и Робинзон Крузо — реальные исторические персонажи, а  Джонатан Свифт чуть позже Дефо внушал читателям, что приключения Лемюэля Гулливера — отнюдь не вымысел. И чета Шелли, и Дефо, и Свифт облекали свои фантазии в покровы правдоподобия. Они лукавили? И да, и нет. Немного. Не забывайте, что все они жили в эпоху, когда не существовало ни фотоаппаратов, ни аудио- и видеозаписывающей техники. Человеку верили на слово. Человек был тем, кем представлял себя окружающим. Порой, конечно, завравшихся врунов выводили на чистую воду, однако это было не просто. Любое обвинение во лжи требовало доказательств, а доказательствами чаще всего служили слова обвинителя против слов обвиняемого — и всё.

Через четыре года после первой публикации «Франкенштейна» шхуна Перси сгинет в бурных волнах у побережья Италии, и Мэри полностью посвятит себя восхвалению тонкой и чувствительной души погибшего мужа. В одном послании, отправленном ею спустя несколько месяцев после его гибели, она напишет строки, навечно врезавшиеся в память почитателей Перси. «Ангела, вырвавшегося из тенет плоти, не удержать глиняной раке», — убежденно выведет она. Благодаря титаническим усилиям Мэри, до конца жизни разбиравшей бумаги мужа и печатавшей его поэзию и прозу, творческий гений Перси Шелли ярко засиял на Парнасе. Мэри и Перси прожили вместе две тысячи девятьсот три дня. Без Перси Мэри проживет до 1851 года еще десять тысяч четыреста тридцать пять дней.

Мэри добилась того, чтобы ученые мужи пристально вгляделись в творчество ее возлюбленного. Однако его жизнь, его личность до сих пор окутаны тайной. По словам Мэри, Перси был «страшно раним и безумно чуток», но стоит ли верить подобным утверждениям? Спросим прямо: много ли общего между Перси-человеком и Перси-поэтом или это две разные ипостаси одного индивида? Перевешивают ли достоинства Перси-поэта недостатки Перси-человека или подобные вопросы — несусветная чушь? Мне кажется, без глубокого погружения в жизнь и творчество Перси Шелли понять Перси Шелли невозможно. И он, и Мэри создали себя сами. Сознательно. Пройдя через горнило страданий, они выковали свои образы, свои литературные воплощения такими, какими хотели оставить их в истории. Так они жили, по образу и подобию своему. Так они умерли.

*

И что нам делать с Перси Шелли? Право, не знаю. В библиотеках хранятся его стихи, и если у вас возникнет желание ознакомиться с ними — непременно ознакомьтесь. Ибо надо признать, что на сегодняшний день имя Перси Шелли известно лишь узкому кругу литературоведов. Чаще всего имя Перси всплывает в связи с его знаменитым и, возможно, навязшим в зубах, сонетом «Озимандия». Во-первых, «Озимандия» — это название одного из эпизодов чудесного телесериала «Во все тяжкие», а, во-вторых, Озимандией зовут одного из главных персонажей великолепного графического романа «Хранители». По иронии судьбы Перси опубликовал «Озимандию» под псевдонимом. Вдумайтесь: поэма о забвении, грозящем величайшим правителям мира, написана ныне забытым творцом, скрывшим при публикации свое настоящее имя!

Среди поэтов я частенько ловлю недоуменные взгляды, когда упоминаю Перси Шелли. Да что греха таить, когда-то и мои знания о Перси Шелли (знания девятнадцатилетнего начинающего стихоплета) умещались в три слова, в которые можно было уложить эссе, написанное мною для семинара по английской поэзии: «Утонувший поэт-романтик». На последнем курсе колледжа мне попалась его пьеса «Ченчи» и, хотите — верьте, хотите — нет, она произвела на меня неизгладимое впечатление, о чём я написал в электронном письме своему другу. Почти тогда же, по заданию преподавателя, я прочел «Франкенштейна», ознакомился с биографией Мэри Шелли и Перси и внезапно заинтересовался жизнью и творчеством последнего. Возможно, к тому времени я немного повзрослел и, столкнувшись с первыми потерями и страданиями, ощутил некое родство с давно ушедшим поэтом. Впрочем, его личность продолжала вызывать у меня неприязнь. Его неразумность раздражала меня, а дерзкие, нелепые и абсурдные (даже по современным меркам!) поступки приводили в неописуемую ярость. Но когда я открывал томик его прекрасных стихотворений, я забывал обо всём. Перси поймал меня на крючок и до сих пор не отпускает.

В начале этого года я собирал материал для статьи о Мэри Шелли и посетил библиотеку Батлера в Колумбийском университете. Бродя между длинными рядами книжных шкафов я, к немалому изумлению, обнаружил, что исследований, посвященных роману Мэри Шелли, — капля в море по сравнению с критическими публикациями, анализирующими творчество ее мужа Перси. Взять хотя бы неподъемный труд «Шелли и его окружение», состоящий из девятнадцати томов! А ведь для современного читателя всё обстоит с точностью наоборот: при упоминании фамилии «Шелли» ему на ум приходит Мэри, а не Перси. Я снял с полок несколько фолиантов и погрузился в чтение, пытаясь понять, в чём секрет привлекательности этого человека. Я пробежал глазами пару писем, отправленных Перси из Швейцарии тем благословенным летом, и мое сердце предательски сжалось. «Бог мой, — подумал я, — они ведь были совсем детьми, такими же, как и я, когда переехал в Нью-Йорк после окончания учебы. А Мэри и того моложе».

При жизни Перси, не уступавший Байрону ни красотой, ни эрудицией, никогда не удостаивался байронической славы. Впрочем, Байрон был сыном своего века, а Перси немного опередил свое время. Кроме того, Байрон, в отличие от Перси, преступал все возможные моральные грани: развелся с женой, менял любовниц, как перчатки, и, по слухам, имел роман со сводной сестрой. В Женеве Байрона окружали поклонники. Они так ему надоели, что он выехал из гостиницы и поселился в коттедже на окраине города. Меж тем никем не замечаемый и не тревожимый Перси укрылся в домике под холмом и приступил к написанию непревзойденной поэмы, возможно, величайшей поэмы тех лет. Почему так? Почему кто-то другой, а не он? Кто-то другой, а не я?...

Преследовавшие Перси неудачи, его слабости и страхи, нашедшие отражение в творчестве, не только придают его стихам глубину и дополнительный смысл, но и делают их понятыми и близкими нам, современным людям. Непризнанность Перси, равнодушие к нему читательской публики трогают меня до слез. Разделенный с ним двумя столетиями, я точно так же чувствую себя одиноким, пишущим в пустоту, сочинителем. Перси никогда не жалел себя, хотя меланхоличная грусть то явно, то вскользь иногда прорывалась в его поэтических строках. Вот и в «Станцах, написанных в унынии вблизи Неаполя», он с горечью сетует:

Чуждый их законам

Я не любим…

Лично для меня Перси Шелли прежде всего человек, уединенно работающий на берегу Женевского озера в скромной арендованной хижине у подножия холма. Человек, плывущий в барке вместе с блистательным лордом Байроном и погруженный в размышления о немыслимых для его современников материях. Человек, сидящий у костра и слушающий, как его друзья вслух читают рассказы немецких писателей о привидениях. Да, прежде всего — человек и лишь потом — великий поэт, потому что, как мне кажется, для нас, отпрысков двадцать первого века, его жизнь более интересна и познавательна, чем его поэзия. Перси всегда стремился ввысь. Но не для того, чтобы возвеличить собственное «я», а для того, чтобы приобщиться к тайнам мироздания, скрытым в туманной мгле вершин, и поделиться ими с окружающими.

Та решительность — нет, точнее, та стойкость, с которой он встречал лицом к лицу жизненные передряги, наглядно показывает нам, что человек не должен молчать, опускать руки и смиренно склонять голову; не обязан уступать, принимать этот мир таким, каков он есть, и хранить ему верность. Единственное, что человек должен, — это слушать голос сердца и идти своею дорогой. Перси Шелли преподал мне хороший урок. Даже теперь, когда светоч его жизни угас, я обращаюсь к его философии, как к бесценному источнику знаний. Кем он только ни был, этот низвергатель традиционных устоев! И сознательным бунтарем, и несознательным повесой, и испорченным и развращенным смутьяном. И тем и другим, и пятым и десятым! Но разве ангел приносит только благую весть? И разве поэт глаголит лишь прописные истины?

Брайан Вандайк

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ